Генри и Катон - [80]

Свернув в крохотную изувеченную улочку, Катон увидел юношу, поджидающего его возле Миссии. При появлении Катона тот пошел ему навстречу, и Катон узнал в нем одного из учеников Брендана, юного семинариста. Юноша протягивал конверт.

— От отца Крэддока.

— Благодарю, — сказал Катон.

Он взял конверт и вскрыл его. Извлек почтовую открытку и прочитал послание Брендана:

Отправляю эту записку со студентом, поскольку чувствую, что должен немедленно известить тебя о смерти отца Милсома прошлой ночью. Перед смертью он говорил о тебе.

Как ты? Пожалуйста, возвращайся. Не волнуйся насчет Бога. Просто возвращайся.

Б.

Катон посмотрел в кроткие, вопрошающие глаза молодого человека.

— Спасибо, что принес записку.

— Ответ будет? Письмо?

— Нет. Ничего. Хотя погоди.

Катон достал карандаш и написал на обороте надорванного конверта: «Я уезжаю с тем парнем. Прощай». Подумал, глядя на написанное. Потом добавил: «Молись за меня». Сложил конверт и протянул семинаристу.

— Спасибо, сэр. Я передам это отцу Крэддоку.

Катон одиноко стоял на улице, уставясь на свою тень на неровном тротуаре. Известие о смерти отца Милсома вызвало настоящую боль. Если бы он навестил его, отсрочило бы это его смерть? Нет, подумал Катон, во всяком случае, не надолго. А телефон всегда неподходящее средство для такого рода общения. Бедный старик. И одновременно счастливый. Ему не пришлось пережить радость своей веры. Если есть Царствие Небесное, то он наверняка там. Requiescit in расе. Lux perpetua lucet eo[54]. Какое утешительное представление. Вот только нет никакого Царствия Небесного. «Верил ли я когда-нибудь в его существование?» — раздумывал Катон. Как бы хотелось, чтобы он собрался написать что-то в ответ на письмо отца Милсома, какие-то слова любви и благодарности. Он все еще носил с собой то письмо, сейчас оно было в нагрудном кармане его вельветового пиджака. Он спрятал открытку от Брендана туда же и свернул в узкий проход, чтобы войти в дом с заднего крыльца. Лишь сейчас, когда он коснулся калитки, вспомнилось: ученик Брендана назвал его сэром. Малость похоже на то, как разгневанный Цезарь, обращаясь к десятому легиону, назвал его Quirites![55]

Дверь в кухню была не заперта; Катон вошел и закрыл ее за собой. Направился к раковине и взглянул на себя в зеркальце для бритья. Он увидел, как на картине, свою голову, полосатую рубашку и красный платок. Давно он не смотрел на себя так внимательно. Он тщательно побрился, причесал неровно остриженные волосы. Вид у него был намного моложе. Выражение физиономии забавно задорное. Умора Форбс. Старина Жирдяйчик. Он ухмыльнулся себе.

— Надо же, это вы! Не сразу понял, кто это пялится на себя в зеркало.

Это был Красавчик Джо, вошедший следом.

Сконфуженный Катон обернулся. Джо в короткой кожаной куртке военного фасона выглядел лет на четырнадцать. Лицо сияло юной свежестью, влажные, может, чем-то смазанные, чуть укороченные волосы зачесаны за уши двумя плотными волнами. Катону неожиданно показалось, будто они снова незнакомы. Волнующее чувство.

— Привет, Джо! Надеюсь, тебе нравится мой наряд.

Джо, не спуская глаз с Катона, молча сел к столу.

Катону стало неспокойно.

— Джо…

— Это что, какая-то чертова шутка? — спросил Джо.

— Ты о чем?

— О вашем наряде. Вы не представляете, до чего потешно выглядите. Только мне не смешно.

— Это все вещи отца Дилмана…

— Вещи! Это было бы смешно, когда бы не было так грустно! Вы выглядите так, будто собрались прошвырнуться по Саутэндской набережной.

— Вижу, ты шокирован.

— Не понял?!

— Но, Джо, дорогой, я ведь говорил тебе, что выхожу из ордена, говорил…

— Я не поверил вам.

— Может, теперь поверишь!

— Я не верил, что вы уходите, и сейчас не верю.

— Так попытайся, черт подери! — сказал Катон присаживаясь к столу.

— Вот, раньше вы никогда не сквернословили при мне.

— Если ты сам меня заставляешь!

— Я тут ни при чем. Но возможно, вы теперь перейдете на такой язык. Со священниками-неудачниками всегда это происходит.

— Что ж, возможно, с ними и происходит. Поживем — увидим. Давай выпьем. У меня тут есть немного вина.

— Сами пейте.

— Джо, хватит сходить с ума, ладно? Неужели не можешь признать того факта, что я всего лишь такой же обыкновенный человек, как ты?

— Нет, ни черта не могу.

— Вот мы сейчас ссоримся, как двое обыкновенных людей, разве не удивительно? В конце концов, мы самые обыкновенные люди. Я хочу помочь тебе, но не желаю быть для тебя вроде ложного святого. Я просто люблю тебя. Прежде я не мог этого сказать, для того и ушел из священников, чтобы сказать. Господи, да неужели ты не способен это понять?

— Неужели вы не способны понять? — проговорил Джо.

Он вдруг прикусил губы, наклонил голову, и лицо его исказилось, словно он собирался заплакать.

Катон внимательно посмотрел на него:

— Джо, дорогой, ты должен помочь мне. Мы можем узнать друг друга заново, по-другому. Ладно. Мне эта перемена далась нелегко, и нам обоим будет нелегко. Но если ты любишь меня…

— Я никогда не говорил, что люблю вас, — ответил Джо, не поднимая глаз от стола и водя пальцем по древесному рисунку.

— Ты сможешь научиться. Я способен на многое ради нас обоих.