Геноцид карпаторусских москвофилов – замолчанная трагедия ХХ века - [30]

В предыдущей главе кратко сообщалось о том, какое неслыханное горе постигло семью Мохнацких. Такая же трагедия выпала на дом Сандовичей. Семья священника Петра Сандовича, декана Мушинского благочиния, была в близком родстве с Мохнацкими; его жена Мария происходила из Мохнацких. Православный священник Максим Сандович не находился в родственных связях ни с о. Петром Сандовичем, ни с Игнатием Мохнацким. Это были только однофамилицы и больше ничего. И именно эти одинаковые фамилии навлекли страшную, кровавую месть австрийского террора на всех Сандовичей в пределах Карпатской Руси.

Муки священника Максима Сандовича, православного подвижника в Западных Карпатах, начались уже три года назад до вспышки первой мировой войны. Он происходил из крестьянской семьи, был сыном Тимофея и Христины, проживавших в с. Ждыне Горлицкого уезда. Кроме хозяйства, его отец занимал должность псаломщика при приходской церкви. Окончив 4-ый класс гимназии в Новом Санче, Максим, поступил в Почаевский монастырь на Волыни, а затем в духовную, православную семинарию в Житомире. В 1911 году он был рукоположен там в священники, после чего вернулся из России в родные Карпаты и вместе с женою Пелагией поселился в с. Грабе Горлицкого уезда. Недолго, однако, довелось ему служить среди родных русинов-лемков. Вскоре, по доносу учителя Леося, в марте 1912 года, его арестовала австрийская жандармерия и в цепях отвела в львовскую тюрьму.

Как раз накануне войны, после двух лет мучений в стенах сырой темницы, он был освобожден, но уже 4-го августа 1914 года жандармы набросили на его руки железную цепь и вместе с отцом, матерью, братом и женою, после горьких и долгих мытарств, отвели в уездную горлицкую тюрьму. Тернистой и страшной дорогой шли из родного села Сандовичи, и нет таких слов, чтобы рассказать об их скорбях.

Прошло два дня в тюрьме, настало воскресенье, 6 августа. Поднявшись до рассвета с нар, о. Максим отчитал утренние молитвы, три акафиста и глубоко задумался: жена, ребенок, родители и все родное село предстали отчетливо перед его глазами. Неподвижно стоял он у решетки окна, стараясь увидеть кого-нибудь из родных в окне напротив. В тюрьме все они сидели отдельно. Так, никого ему не довелось увидеть. Гробовая тишина нависла над хмурым зданием, и только за воротами был слышен шум толпы.

— Что это должно обозначать? Наверное привели новых «шпионов». Может быть это беженцы? Бегут куда глаза глядят, запуганные разными военными страхами — думал о. Максим.

Вдруг его думки прекратились. Сильный стук в черные ворота. Еще не было шести часов. На тюремное подворье вошел усатый, красный как живодер, ротмистр, немец по имени Дитрих из Линца, с двумя солдатами и четырьмя жандармами. За ним шли тюремные надзиратели, чиновники, офицеры и кучка любопытных дам. Староста Горлицкого уезда, пан Митшка, приказал надзирателю Ножинскому вывести из келии о. Максима. Наступила тишина.

Из тюрьмы два солдата под руки вели православного священника 28 лет. Он сразу понял куда его ведут.

Будьте добры, не поддерживайте меня! Я сам пойду куда нужно, спокойно и смирно промолвил о. Максим, и с достоинством истинного пастыря душ пошел на лобное место своих последних предсмертных мучений. Черная ряса падала с его плеч до ног. Грушевый крест осенял его мужественную грудь.

Шепот толпы, пронизывающий насквозь пронзительными взглядами всю стать «изменника», долетал до его ушей. Но он ступал, как подобает последователю Христа, спокойно, шаг за шагом к роковой стене. Опять наступила тишина.

Последовала экзекуция, как во времена апостолов, экзекуция русского священника на русской земле. Ротмистр Дитрих, герой дня, сорвал крест с груди о. Максима, связал ему руки назад и черным платком перевязал глаза.

«Напрасно вы это делаете, я не собираюсь бежать» — сказал священник.

Ротмистр дьявольски захохотал, и мелом начертил на груди рясы священника черту, как прицел для стрелков. Затем он выставил охрану из четырех человек вокруг беззащитного пленника. Вокруг воцарилась гробовая тишина.

Староста Митшка вынул из сумки приговор и зачитал его. Раздалась краткая команда и щелкнули карабины. Эхо выстрелов раздалось в закоулках тюрьмы и опять воцарилась гробовая тишина на тюремном подворье, будто на кладбище. И в этой тишине раздался голос о. Максима: «Да здравствует русский народ!; Да здравствует святая, православная вера! — понижая голос продолжал он. Да здравствует славянская идея! — окончил он едва слышным голосом.»

Сильный организм о. Максима не сдавался насильственной смерти. Тело его сползло по стене на землю и в конвульсиях корчилось на каменных плитах. Один из жандармов добил его выстрелом из револьвера. Так умер о. Максим, русский, православный священник.

Геройскую смерть своего сына видели престарелые родители и оба молчали до конца экзекуции. Лишь верная подруга Пелагия, безутешно рыдала в тюремной конуре, а когда услышала выстрел, как мертвая, упала на нары.

Конец августа 1914 года канул в вечность под жаркими лучами летнего солнца. 26 августа жара достигла своей вершины. Без серпов и кос клонились к земле хлеба: рожь, пшеница, ячмень, овес. Трава высохла на лугах и в оврагах. Всюду было сухо. Пересохли реки и ручьи, и только у русских людей не высыхали слезы. Безутешно было их горе, ибо их родные погибали по приговору военного суда.