Гений - [22]

— Да ведь это ты обучал Алкивиада! — закричал кто‑то.

— Я пытался научить его добру и истине, или, вернее, показать ему то, что уже было в нем заложено, как заложено это во всех нас, — ответил Сократ. — И все же я, наверное, потерпел неудачу, ибо какой же человек, знающий добро, выберет зло? А убийство Крития, и тем более убийство юного Аристокла, было злом. Как можно в этом сомневаться?

— Что же нам тогда делать? — спросил кто‑то из толпы. Это не был один из товарищей Сократа.

— Мы — афиняне, — ответил он. — Если мы не являемся примером для всей Эллады, то кто же тогда является? Мы управляем собой сами вот уже сотню лет, с тех пор как мы изгнали последних тиранов, сыновей Писистрата. — Он возложил руку на статую Аристогитона, напоминая своим слушателям о том, почему эта статуя здесь стояла. — Вернее, сыновья Писистрата были последними тиранами до Алкивиада. Мы, афиняне, победили персов. Мы победили спартанцев. Мы…

— Это Алкивиад победил спартанцев! — закричал кто‑то еще.

— Я был там, мой добрый друг. А ты? — спросил Сократ. Ответом ему была внезапная тишина. Он продолжил: — Да, Алкивиад нами руководил. Но триумфа добились мы, афиняне. Писистрат тоже был хорошим полководцем — так, во всяком случае, о нем говорят. Тем не менее и он был тираном. Разве кто‑нибудь может это отрицать? У Алкивиада, как у человека, есть немало хороших человеческих качеств. Мы все это знаем. У Алкивиада же, как у тирана… Ну какие качества могут быть у тирана, кроме тиранических?

— Ты говоришь, что мы должны его изгнать? — спросил один из слушателей.

— Я говорю, что мы должны делать то, что хорошо, что правильно. Мы — люди. Мы знаем, что хорошо и что плохо, — сказал Сократ. — Мы знаем, в чем заключается добро, еще до рождения. Если вам нужно, чтобы я об этом напомнил, то я так и сделаю. Вот почему я стою сейчас перед вами.

— Алкивиаду это не понравится, — грустно заметил другой слушатель.

Сократ пожал своими широкими плечами:

— Мне тоже не понравились многие вещи, которые он сделал. Если ему не по душе то, что делаю я… Сомневаюсь, что это лишит меня сна и покоя.

*  *  *

— Бум! Бум! Бум!

Удары в дверь разбудили Сократа и Ксантиппу одновременно. В их спальне не было видно ни зги.

— Глупый пьяница, — проворчала Ксантиппа, ибо стук не прекращался. Она толкнула своего мужа: — Иди и скажи глупцу, что он ошибся дверью.

— Я думаю, он не ошибся, — ответил Сократ, вылезая из постели.

— Что ты имеешь в виду? — потребовала ответа Ксантиппа.

— Кое‑что, сказанное мной на площади. Пожалуй, я был неправ, — сказал Сократ. — Я все‑таки лишился сна и покоя.

Удары зазвучали громче.

— Ты тратишь на агоре слишком много времени. — Ксантиппа толкнула его снова. — Иди вон лучше и поговори с этим пьяницей.

— Кто бы там ни был, не думаю, что он пьян.

Но все же Сократ натянул через голову хитон. Он прошел через небольшой тесный дворик, в котором Ксантиппа выращивала специи, и подошел ко входной двери. Когда он начал ее отпирать, стук прекратился. Он открыл дверь, за которой стояли полдюжины больших, коренастых мужчин. Трое из них несли факелы. Все до одного несли дубинки.

— Приветствую вас, друзья, — мирно сказал Сократ. — Что вам такое нужно, что не может подождать до утра?

— Сократ, сын Софрониска? — спросил один из громил.

— Да Сократ это, Сократ, — сказал другой, хотя Сократ и сам кивнул головой.

— Надо знать точно, — сказал первый, после чего снова обратился к Сократу: — Пойдем с нами.

— А если не пойду? — спросил он.

Все незваные гости подняли дубинки.

— Пойдешь, — сказал их предводитель, — по–хорошему или по–плохому. Выбирай сам.

— Сократ, чего этому идиоту нужно? — заорала Ксантиппа из глубины дома.

— Меня, — сказал он, и ушел вместе с громилами в ночь.

*  *  *

Алкивиад зевнул. Даже такому опытному дебоширу, как он, бодрствование в середине ночи казалось странным и неестественным. Когда садилось солнце, большинство людей шли спать до утра. Даже дебоширы, пусть и не всегда. Глиняные лампы, слабо освещавшие этот пустынный дворик и наполнявшие его запахом горелого оливкого масла, не шли ни в какое сравнение с яркими, теплыми, веселыми лучами Гелиоса.

Откуда‑то появилась летучая мышь, схватила моль около одной из ламп — и тут же пропала снова.

— Теперь их не могу, — пробормотал один из людей, находящихся в дворике вместе с Алкивиадом. — Они противоречат самой природе.

— Про меня говорили то же самое, — беспечно ответил Алкивиад. — Впрочем, замечу, что я красивей летучей мыши. — Он самодовольно улыбнулся. Любуясь собственной внешностью, Алкивиад совершенно не знал меры, пусть его гордыня и не была лишена оснований.

Его приспешники ухмыльнулись. Открылась входная дверь.

— А вот и они, — сказал ненавистник летучих мышей. — Давно уж пора.

Вошел Сократ в сопровождении полудюжины мордоворотов.

— Приветствую тебя, — сказал Алкивиад. — Мне очень жаль, что ты заставил меня так поступить.

Сократ склонил голову набок и посмотрел на Алкивиада изучающим взглядом. В этом взгляде не было страха — только любопытство, хотя он наверняка понимал, что его ждет.

— Как это один человек может заставить другого? — спросил он. — А уж если человек сам знает, что данный поступок нехорош, то как можно заставить его такой поступок совершить?