Гений - [117]

Да, предлагал ему цыган с проседью деньги. Хорошие деньги. Но Веня не взял. Поместил в зарешеченную камеру трех торговок. Но одна оказалась беременной, и у нее чуть ли не схватки начались. Отпустил. Вторая, объяснил цыган с проседью, – невеста. Для нее и золото собираем, на свадьбу – на свадьбу много золота надо. Если она не дома переночует, жених ее в жены не возьмет, будет смертельная трагедия у девушки, никогда замуж не выйдет вообще, отпусти, капитан, будь человеческим человеком!

Вяхирев отпустил. А Лилу оставил. Не беременная, не невеста, пусть посидит. Оформим акт, штраф, все, как положено. А для вас, ромалы, будет наука, чтобы больше в Грежин не совались.

Оказалось, что Лила – молодая вдова, муж погиб недавно в автомобильной аварии. Она охотно отвечала на вопросы Вяхирева, правда, во многом явно привирала. И чем дольше был с нею Веня, тем больше проявлялась ее красота. Сначала лицо показалось грубоватым: нос великоват, глаза, наоборот, не очень большие, губы длинноваты, скулы выступают, а цвет кожи какой-то грязновато-смуглый. Но все стало выглядеть иначе – может оттого, что в это время как раз смеркалось, а Веня не зажигал света. Лила постоянно менялась. Веня записывает в протокол ее слова, глядит в бумагу, поднимет глаза – одно лицо. Опять пишет, опять взглянет на Лилу – уже лицо другое. И опять пишет, и опять смотрит – чертовщина какая-то, будто уже третья женщина перед ним сидит, хоть начинай допрос заново.

А еще у Вени была за душой история. Ведь каждый человек, начиная с кем-то отношения (или не начиная, уж как получится), обязательно помнит что-то похожее, случившееся с ним самим или с другим в подобной ситуации. Историю эту рассказал харьковский сокурсник и дружок Костя Дрокин. Будто бы перед армией работал он в своем селе водителем, ехал однажды в дождь и наткнулся на застрявший в грязи табор, настоящий табор, с лошадьми и кибитками; будто бы погрузил он женщин, детей и стариков и отвез в город; и будто бы в городе старик, вожак табора, расплатился с ним молоденькой цыганкой. И эта цыганка, рассказывал с восхищением Дрокин, такое показала, такую цыганскую любовь, что ничего похожего он никогда до этого не пробовал – и это с моим-то послужным списком! – горделиво добавлял он. Дрокин в деталях описывал, что проделывала цыганка, особо восторгаясь моментом, когда – «вот представьте, хлопцы, я абсолютно неподвижный, она тоже, а оно, ну, вы понимаете, работает! Втягивает и отпускает! Втягивает и отпускает!» И он просто захлебывался от пережитого счастья.

Эта история и подтолкнула Веню к тому, чтобы принести по просьбе Лилы в камеру матрас с подушкой, а потом по ее же просьбе остаться. Помнится, больше всего его удивило то, что под цыганским нарядом у Лилы оказалось вполне современное белье, белое, с кружавчиками. Никакого особого цыганского искусства Лила не продемонстрировала, но ласкала Веню нежно, говорила хорошие слова, он оттаял, тоже говорил хорошие слова, утром сам отвез к табору. Днем явился цыган с проседью, показал справку от врача – и когда успели сделать? – в которой были разные неприятные формулировки: «насильственный половой акт», «телесные повреждения средней тяжести» и тому подобное.

И через пару часов уже не три, а дюжина цыганок несколькими группами безбоязненно шастали по Грежину, покупали золото и, были слухи, пытались продавать наркотики, но в Грежине молодежь слишком традиционная, наркоманов тут не бывало и нет до сих пор, всей этой гадости они предпочитают натуральное домашнее вино и натуральный самогон. Вяхирев срочно уехал по служебным делам в Харьков. Потом цыгане убрались, но история стала известной всему Грежину, причем в трех вариантах: одни считали, что Вяхиреву дали денежную взятку, другие – что Веня предпочел взять натурой, третьи – что и деньги взял, и натурой попользовался.

Лишь один Вяхирев знал, что во всем виноваты история дурака Дрокина и его собственное мужское молодое любопытство, что на самом деле никакой прибыли у него не было, а один только убыток, включая моральный – его вызвал замначальника УВД по кадрам и устроил нагоняй, не слушая и не принимая никаких оправданий.

– Чтобы больше ничего подобного! – кричал он.

А когда закончил распекать, вдруг спросил:

– Ну, и как эта Лила? Правда, что они что-то такое делают, ну, как бы типа тебя высасывают?

– Нет. Ничего особенного.

Веню тогда больше всего поразило, что все узнали имя цыганки, он ведь никому его не говорил, а протокол уничтожил. И вопрос начальника неприятно и больно уязвил, хотя, скорее всего, и у него в свое время был какой-нибудь приятель-врун вроде Дрокина и рассказывал не свою историю, а миф, передающийся из уст в уста, из поколения в поколение.

Главное же: Веня до сих пор уверен – нежные слова и горячие объятия Лилы были искренними, она любила его в ту ночь, просто ее потом заставили поступить по цыганскому воровскому обычаю, недаром она после этого пропала сразу же, еще до отъезда всех цыган. Веня пробовал потом ее найти, но не очень настойчиво, словно боялся окончательно разочароваться. Потому что, если женщины так умеют врать, тогда во что же остается на земле верить?