Генезис - [3]

Семейная жизнь закончилась в одночасье. Однажды зимой Глебов по обыкновению повез Виолетту на премьеру в Дом кино. Давали ленту, авторами которой были угасающие люди, когда-то сделавшие нашумевший фильм по рассказу Достоевского. Фильм этот не выпустили на экран. Эта акция поубавила смелости творческому тандему, и теперь Глебов с Виолеттой должны были увидеть нечто из восточной жизни: политика пополам с любовью и ретроспекциями в жизнь вождя прошлых времен. Когда пошли титры второй серии, изнемогший Глебов наклонился к уху супруги и негромко сказал, что сил у него, больше нет и поэтому он пойдет в коридор или в холл — уж куда ноги донесут, и тогда Виолетта встала и внятно произнесла на весь зал: «Уходишь? Боишься талантливых произведений? Оно и понятно, ты ведь — оглушительный бездарь!» И села, это еще Глебов успел заметить. Очнулся дома, на диване, как на него попал — не помнил, как добрался до дома — тоже. Вошла Виолетта, зыркнула ненавистным взглядом: «Убирайся! — Глебов промолчал, и она добавила: — Дрянь такая!..»

На другой день он пошел в издательство, там на стадии редакционной подготовки лежала его новая повесть.

Писатель он тогда был даже не начинающий, а так… За огромным магазином, на другой стороне узенькой улочки конца XIX века, по обеим сторонам подъезда, который более походил на вход в конспиративную квартиру времен гражданской войны, висели вывески. Глебов насчитал их двенадцать и считать бросил — еще оставалось. Эдакая учрежденческая Воронья слободка, издательство помещалось здесь. По мрачной исшарканной лестнице поднялся он на последний этаж — лифт не работал — и сразу попал На штурм Зимнего: бежали матросы, строчил из пулемета броневик. Министрам-капиталистам оставалось жить совсем недолго, — видимо, этот фотомонтаж сильно помогал издательскому делу. По длинному коридору добрался до Нужной комнаты; слева за двухтумбовым столом сидела молодая женщина. «Я Глебов». — «Да-да, — садитесь». У нее были широко расставленные глаза (как у лошади — отметил он про себя), она что-то говорила, наверное — о рукописи, он кивал, соглашаясь, но смысла не понимал. Когда она сказала: «Идемте, я представлю вас главному и директору», — послушно зашагал по коридору. Главный был ширококостный, с глазами слегка навыкате. «Все улучшаешься?» — «Ага», — кивнула она. «Хорошеет, — повернулся главный к Глебову, — я, собственно, что? Рукопись пойдет, только уберите про расстрел детей, я, знаете ли, детей люблю — независимо от социального происхождения, ну и потом — они там против, а мы с ними ссориться не можем, организация с организацией, понимаете?» Глебов плохо понимал, он не отводил глаз от ее лица, это лицо снилось ему всю предыдущую жизнь. Вышли, на другой стороне обитал директор, полненький, с брюшком и редеющими, тщательно уложенными волосами. Поднялся из-за стола, улыбнулся, как показалось Глебову, несколько преувеличенно: «Что, Лена, новый автор? — повернулся к Глебову: — Какую женщину вам даем… — Снова улыбнулся: — Там у вас телеграмма Врангеля, зачем она?» «Но, Виталий Сергеевич, — запротестовал Глебов, — это же очень важно». «Совсем не важно, — перебил директор, — не надо этого. Ну вот и прекрасно, заходите». Он протянул руку, Глебов пожал, проклиная себя за конформизм, дверь закрылась. «Огорчились? — Лена ободряюще улыбнулась: — Все оставим, он больше не спросит. Вы в жостовских подносах понимаете?» — «Понимаю». — «Помогите купить». — «Конечно». Через час Глебов проводил ее до метро и, подумав с тоской о том, что достаются же такие кому-то, ушел.

Так начался его роман с Леной — бурный, все преодолевающий — откуда только силы брались и страх куда девался, а ведь было все: и нож, которым пыталась ткнуть Виолетта, и уксусная эссенция, которую она плеснула ему в лицо, и муж Лены, красивый молодой человек гвардейского роста, который в знак протеста сделал стойку на перилах балкона. В общем — все развивалось совершенно нормально и кончилось естественно: осенью Глебов и Лена расписались, женились, зарегистрировали брак — суть не в названии, Глебов был счастлив. Через двадцать пять лет после рухнувшей первой любви он обрел вторую и последнюю — могло ли быть иначе?

Правда, некое обстоятельство омрачало счастливую жизнь: Виолетта звонила днем и ночью, требовала вернуться, а когда поняла, что ругань и угрозы не помогут, — написала заявление в «компетентную организацию», утверждая, что за долгие годы собирательства Глебов обворовывал контрагентов, совершал спекулятивные сделки и готовился многое из добытого, особенно миниатюры, переправить на аукцион Сотби или Кристи, в Лондон. Именно это имела в виду Лена, упомянув о бывшей любимой жене. И если до сегодняшнего утра Глебов только посмеивался, а Лена его всячески к этому поощряла, то теперь…

Слишком уж серьезно и напористо действовали люди в серых костюмах. В этих обстоятельствах скабрезные глупости Виолетты могли обернуться непредсказуемым результатом…

Виолетта… Он вспомнил августовский день, и утлый деревянный мост через речку со странным названием Чумыш, и серые крыши деревянных домов, и желтую от пыли улочку, по которой долго взбирался в гору, и красный матерчатый флажок над воротами из четырех жердочек, и плотную кулацкую избу и вывеску, на ней: «Прокуратура района», и холодок под сердцем — вот здесь должна пройти вся оставшаяся жизнь, потому что таков долг… Какая-то женщина без лица крикнула высоким голосом: «Степан Савельевич, еще новый приехала», — и сразу же появился на крыльце широколицый Мужик йод сорок, хмуро посмотрел: «Сено метать умеешь? Не умеешь, где тебе… Глыдков, прокурор района, значит… Идем, представлю тебя». Он зашагал к сараю, там — увидел Глебов — две женщины и двое мужчин поддевали вилами сено с воза и кидали его третьему, он укладывал. «Вот, помощник прокурора Виолетта Васильевна Крындина, знакомьтесь, она, как и ты, из абитурьентов». Глебов пожал плечами — из каких «абитурьентов», при чем здесь… — но Виолетта уже протягивала руку улыбаясь, она была совсем небольшого роста, с высоко взбитыми светло-русыми волосами, в коричневом костюме в талию — он ей очень шел, это видно было, глаза светло-голубые — добро улыбались, и вдруг Глебов подумал: судьба. А Рита? Да ведь она замужем, она предала, кончено все. Он смотрел в смеющиеся глаза и чувствовал, как отпускает тоска и слова настойчиво складываются в нечто дающее надежду.