Генетический детектив. От исследования рибосомы к Нобелевской премии - [72]

С другой стороны, одним из сравнительно приятных последствий премии стали весточки от множества коллег и друзей, среди которых было много таких, с кем я потерял контакт много лет назад. Одним из первых мне написал Барри Дикинсон из Вены, напомнивший о нашем разговоре, произошедшем всего несколькими днями ранее, и сказавший, что просто счастлив, что умирать никому не пришлось. Питер поздравил меня письмом и упомянул, что еще несколько лет назад сказал Уотсону, что именно такой компании ученых должна достаться эта премия. Затем он добавил, что очень рад, что я был его коллегой и сделал карьеру. Это лишний раз напомнило мне о его глубочайшем благородстве и достоинстве.

Пришло время отправляться в Стокгольм. Фонд Альфреда Нобеля и Шведская академия наук устраивают шоу, которое длится почти неделю. Все это мероприятие – большая пиар-акция с их стороны, призванная защитить авторитет премии как бренда, особенно сейчас, при наличии многих других премий с более солидным денежным фондом.

Неделя начинается с того, что Нобелевский фонд назначает вам специального ассистента и шофера на весь срок вашего пребывания. Моим ассистентом оказался молодой человек из Министерства иностранных дел, с истинно шведскими именем и фамилией: Патрик Нильссон. По телефону он сказал, что встретит нас с Верой в аэропорту и отвезет в Гранд-Отель. Я ответил ему, что много раз прилетал в аэропорт Арланды, а затем поездом добирался до СтокгольмаЦентрального, поэтому ему не стоит встречать меня в субботу вечером, лишь чтобы доставить в отель. Он вежливо настаивал, и я поддался.

Разумеется, я не разобрался. Прямо на выходе из самолета нас с Верой поприветствовал Гуннар Эквист собственной персоной, тот самый обладатель «очень хорошего шведского акцента». Вместе с ним был молодой индус, представившийся Патриком Нильссоном! Он был усыновлен из Индии в раннем детстве и, конечно, вырос типичным шведом. Далее последовал еще один сюрприз. В посадочном рукаве, соединявшем самолет со зданием, прямо рядом с выходом из самолета, находится дверь, на которую я всю жизнь не обращал внимания. На сей раз нас с Верой провели через эту дверь по ступенькам к ожидавшей нас машине, а потом – в VIP-зону, где мы смогли с удобством расположиться и поболтать с Гуннаром, пока сотрудники занимались формальностями. Тогда я понял, почему мы не встречаем состоятельных людей в очередях среди других пассажиров. Вспомнились слова Френсиса Скотта Фицджеральда: «Они не похожи на нас с вами». На следующее утро я обнаружил, что забыл взять с собой галстук, и Патрик принес мне несколько своих, из которых я выбрал наименее кричащий – шотландский тартан.

Нобелевский комитет сообщил, что, кроме Веры, я могу пригласить еще около десятка гостей, поэтому я позвал детей – Таню и Рамана, невестку Мелиссу, сестру Лалиту и зятя Марка Тролла. Еще я пригласил моих хороших друзей, Брюса и Карен Бруншвиг – в конце концов, без гексааммина осмия Брюса ни в какой Стокгольм я бы не попал. Оставшиеся места достались аспирантам и постдокам, рискнувшим своими карьерами и взявшимся работать над субъединицей 30S. Последнее приглашение отошло Ричарду Хендерсону, в благодарность за то, что пригласил меня на работу в LMB, и за годы поддержки. Эта моя «делегация» могла получиться официальной, но Бил, наш вечный устроитель-корпоративщик, был не из тех, кого мог бы смутить официальный лимит на количество гостей. Он взялся и организовал в Стокгольме параллельное торжество, куда мы пригласили практически всех сотрудников, кто работал в нашей лаборатории. Он даже добыл в Нобелевском комитете рекомендации по поводу того, кому где лучше остановиться и где лучше собраться на вечеринку. Не забуду ланч в шикарном вегетарианском стокгольмском ресторане, куда пришли все наши, а также Андерс Лильяс – после чего я уже не мог пожаловаться на качество вегетарианского меню в Швеции.

В другой вечер мы все вместе отужинали в ресторане на крыше, откуда открывался великолепный вид на Стокгольм, и сотрудники веселили меня воспоминаниями о связанных со мной забавных случаях, произошедших в лаборатории. Они припомнили мне предложение о гильотинке, из-за которого мы попрощались с двумя сотнями кристаллов, пропажу ключей сразу от двух машин во время поездки на синхротрон, случайное удаление данных, только что собранных на синхротроне, и множество других курьезных случаев.

Все оставшееся время ушло на официальную нобелевскую программу со множеством застолий, приемов и интервью. Для меня наиболее важны в этой программе были нобелевские лекции в самых больших аудиториях Стокгольмского университета. Еще в студенческие годы я читал многие из них и поражался, настолько они прекрасны и стройны с исторической и научной точки зрения. Свою лекцию я сосредоточил на том, как в рибосоме обеспечивается точность считывания генетического кода. Я же не знал, что нобелевские лекции, которые мне доводилось читать, – отнюдь не транскрипты реальных выступлений. Для меня было полной неожиданностью, когда Андерс Лильяс сказал мне, что моя лекция должна быть рассчитана на большую и в целом неподготовленную аудиторию – студентов и преподавателей Стокгольмского университета. Поэтому я просидел примерно до часу ночи, приводя выступление в доступный вид. На следующее утро я был слишком вымотан, чтобы нервничать.