Генеральские игры - [17]

— Ты бил?

— Нет, клянусь… И Рваный не бил…

— Почему же?

— Я мертвых трупов боюсь. Век не видать свободы.

— Кто же бил?

Бабай, до которого дошло, что чистосердечное признание гарантирует жизнь, раскололся. Его понесло. Он выложил все, что знал о подельниках. Они шли кирнуть в его закуток в «красной пятиэтажке», куда заранее пригласили Зойку-черную, толстенную дворничиху, за стакан водки способную ублажить всех кобелей в округе.

— Чьи это люди? — спросил Лунев в заключение. — Где пасутся?

— Братва Гулливера. Только его самого тебе не достать.

***

Гулливер — в гражданском состоянии Алексей Павлович Сучков — из сорока пяти лет жизни пятнадцать провел за колючей проволокой, где именем закона Российской Федерации его закаляли на жаре и морозе. Свою кличку Гулливер, низкорослый и щуплый, получил уже при первой ходке в зону. Поначалу она звучала иронично, но постепенно интонации у произносивших её менялись. В маленьком жилистом теле билась взрывная энергия и кипела неукротимая ярость. Короткие руки удлинял нож, длиннее ножа оказывались пистолеты, которые Гулливер пускал в дело без раздумий и колебаний.

Маленький Гулливер стал большим «бугром» криминального мира. Любой из накачанных костоломов, шестеривших на него, мог ногтем придавить «бугра», и тот бы хрустнул, как таракан под сапогом. Но за Гулливером стояла система, хорошо организованная, вооруженная, отлично законспирированная и богатая. Территории, занятью криминальными группами, входившими в систему, были четко поделены. И делили их не за столом в дружеской компании, а в кровавых разборках, в которых каждая сторона несла потери.

Гулливер, родившийся и выросший в Таллине, прекрасно знавший нравы и язык эстонцев, специализировался на оружейном бизнесе. Он строго охранял секреты своих тайных транспортных каналов, имена и адреса поставщиков, пароли и явки, не позволял конкурентам лезть в свою сферу и потому был нужен всем, кто не собирался засветиться при добыче стволов.

В Приморье Гулливер попал после третьей ходки в зону, после досрочного освобождения волей демократической власти республики. На Восток его пригласили кореша, где у распахнутых океанских ворот в Японию и Юго-Восточную Азию криминальной организации требовались знающие, энергичные и решительные люди.

Гулливеру крупно повезло, едва он сел в поезд. В одном купе с ним ехала Дора Михайловна Лужина, дородная, красивая дама сорока шести лет, директор средней школы, преподаватель литературы. Она знала наизусть поэму Блока «Двенадцать», «Стихи о советском паспорте» Маяковского и «Коммунисты, вперед!» Александра Межирова, написанные задолго до того, как автор смотался из России в Америку, о которой до того стихов не писал. При этом Дора Михайловна любила не то, что ей нравилось, а то, что требовала любить школьная программа, утвержденная министерством просвещения. Онегин и Печорин для неё были лишними людьми, Базаров и Павка Корчагин — провозвестниками светлого будущего.

Дора Михайловна возвращалась из отпуска, проведенного у родных на Байкале, и охотно свела знакомство с тремя мужиками, элегантно одетыми, чисто выбритыми, благоухавшими дорогими мужскими одеколонами «для джентльменов».

Учительнице и в голову не приходило, что это, отмочалив последний пятилетний срок, из зоны сквозил «бугор» Гулливер, которого у железных ворот встретили кореша и теперь сопровождали в поездке, оберегая от нахальных «бакланов», которые в новых краях мало знали его в лицо.

Маленький энергичный живчик Гулливер знал наизусть только «Луку Мудищева», и частично помнил другую поэму, которая начиналась словами «В зоопарке как-то летом вышли звери все из клеток и, решив, что рано спать, захотели погулять». Но то, как попутчик проникновенно пел под гитару, пробивая душу до слез словами «По тундре, по железной дороге, где мчится поезд Воркута — Ленинград», покорило Дору Михайловну. Овдовевшая три года назад, она ощутила влечение к энергичному волевому мужчине, излучавшему напористость и уверенность.

На второй день пути Гулливер приобрел билеты в спальный вагон и увел Дору Михайловну в двухместное купе. В течение трех суток очарованная до изнеможения литераторша не поднималась с постели. Завтраки, обеды и ужины затворникам любви приносили из вагона-ресторана официантки, за которыми надежный догляд вели верные личарды Гулливера.

Было вполне естественно, что в городе Гулливер поселился у Доры Михайловны, которая расцвела и купалась в счастье.

Литераторша жила в трехкомнатной уютной квартире на втором этаже пятиэтажного кирпичного дома вместе с двадцатипятилетней дочерью, бухгалтера на молочном заводе.

Поначалу Дора Михайловна не совсем понимала, откуда у её сожителя средства, позволявшие жить изобильно и радостно. А когда разобралась, было поздно отказываться от всего, к чему быстро привыкла, — к возможности не чувствовать себя стесненной в деньгах, к постоянному присутствию мужчины в доме, запаху его терпкого пота, бурным ласкам в ночи.

На второй год сожительства Гулливер приобрел Доре Михайловне путевку в Таиланд. Полная незабываемых впечатлений, нагруженная пластиковыми сумками с подарками дочери и любовнику, пылая от ожидания встречи, на волне бурной радости она ворвалась в дом.