Генералиссимус Суворов - [58]

Кржижановский остановился.

— Что же дальше? Это становится интересным; я не знаю всех этих подробностей, — заметил граф Довудский.

— Подготовив его, таким образом, патер Флорентий послал его к одному из попов открыть тайну и испросить благословение на сбор денег на «всемирную свечу» Богородице. Поп дал благословение, рассказал о сне попадье, а та соседям, и в один день весть «о дивном сне» облетела весь город. Глупый парень начал успешно собирать деньги в сундук, данный ему патером Флорентием, и еще успешнее — рассказывать свой сон, даже вполне убежденно, как это случается со многими, дополняя его своей фантазией. Народ разиня рот слушал его, и деньги сыпались в сундук патера. Попы выставили свои аналои и принялись служить молебны.

— Но ведь собранные деньги не могли попасть в наши руки, они должны были идти на пользу православных церквей, — вставил Станислав Владиславович.

— Нам и было на руку то, что так думал архиепископ Амвросий. Через близких к нему мы сумели натолкнуть его на мысль, что сборища у Варварских ворот вредны во время эпидемии и что сундук с деньгами следует опечатать, а то собранная в нем довольно крупная сумма может быть украдена. Амвросий полетел к Еропкину. О чем они там беседовали, я не знаю, только на другой день Еропкин распорядился взять сундук.

— И что же?

Это был самый удобный момент, чтобы взбунтовать чернь, и я, и несколько наших воскликнули: «Богородицу грабят!» Если бы ты видел, что произошло. Несчастные стряпчие и отряд солдат были положительно смяты и умерли под ногами толпы, не успев крикнуть. Сундук исчез.

— Куда же он девался?

— Не беспокойся, он был доставлен в целости патеру Флорентию. В нем оказалось более двух тысяч шестисот рублей медью и серебром. Попы убрались восвояси, а то несдобровать бы и им. Я тогда крикнул: «Наибольшие грабят Богородицу». Крик этот был подхвачен, и толпа повалила в Чудов монастырь, а затем в Донской. Амвросий был убит. Еропкин остался цел только потому, что успел вызвать войска. Это глупое быдло испугалось первой картечи, и теперь все спокойно.

Последние слова Кржижановский произнес с явным сожалением.

— Но цель достигнута, деньги добыты, — проговорил Станислав Владиславович.

— Достигнута наполовину меньше, на одну десятую. Не такова была цель, для которой был составлен такой хитроумный план.

— Какая же?

— Возмутить всю московскую чернь, сообщить это возмущение окружным городам, довести его до Петербурга, охватить, наконец, всю Россию и таким образом отвлечь внимание русского правительства от наших дел.

— Вот это-то я назвал глупостью, — заметил хладнокровно граф Довудский.

— Почему?

— Да потому, что русских можно взбунтовать не против Бога и царя, а за Бога и за царя, а такие вспышки скоропреходящи, так как ни их Бога, ни их царя никто у них не отнимет.

— В этом ты, пожалуй, и прав, — после некоторого раздумья заметил Сигизмунд Нарцисович.

— Так зачем же было рисковать собой, когда было ясно, что цель недостижима?

— А деньги?

— Какие это деньги!

— Ох, пан Станислав, не говори, две тысячи шестьсот рублей — все же деньги, а они так нужны, ой как нужны нашим братьям.

— Однако я пойду, переоденусь, сброшу с себя эту хамскую одежду, — сказал Кржижановский и прошел в следующую за кабинетом комнату, служившую спальней.

Граф Довудский остался сидеть, так же неподвижно углубившись в чистку своих розовых, выхоленных ногтей.

Через четверть часа Сигизмунд Нарцисович снова появился в кабинете. Он был совершенно неузнаваем и по костюму, и по прическе вполне соответствовал понятию о скромном гувернере княжеского дома. Таким именно видели мы его в первых главах первой части нашего рассказа.

Несколько раз он прошелся, молча по кабинету. Молчал и граф Довудский.

— Тебе, пан Станислав, предстоит приятное дело.

Граф, углубленный в чистку своих ногтей, не отвечал ничего.

— Слышишь, пан?

— Слышу, какое?

— Надо будет увлечь княжну Баратову.

— Княжну Баратову? — встрепенулся Станислав Владиславович. — Александру Яковлевну?

Он бросил подпилок для ногтей на стол.

— Да.

— Это невозможно.

— Невозможно для пана Станислава! Да разве есть что-либо для него невозможное относительно женщин?

— Относительно многих, может быть, ты и прав, но относительно некоторых есть невозможное. К числу этих некоторых или, лучше сказать, во главе их стоит княжна Баратова.

— А хороша?

— Кривобокая…

— Даже этот недостаток не уменьшает ее красоты… В ее глазах целое море блаженства.

— Да ты, пан Сигизмунд, кажется, сам в нее влюблен… Разве уже твое сердце остыло к княжне Варваре? — хладнокровно прервал патетический монолог Кржижановского граф Довудский.

— Я не так непостоянен, как пан Станислав, но с княжной Александрой Яковлевной мы друзья, — отпарировал Сигизмунд Нарцисович.

— А я не могу похвастаться и этим. Напротив, при встрече в обществе она обдает меня такою холодностью, что я боюсь простудиться… При встречах же на улицах и бульварах она еле кивает мне головой почти с презрительным видом.

— Значит, она тебя ненавидит.

— Похоже на это.

— Тем лучше, пан, ты знаешь французскую пословицу, что от ненависти до любви один миг.

— Ты несколько ее переиначил: от любви до ненависти, а не наоборот. Но не в этом дело, я постараюсь, не ручаясь за успех, хотя предвижу полнейшее фиаско. Это будет уж не моя вина.