Генерал В. А. Сухомлинов. Воспоминания - [6]

Этот томик представлял большой интерес для командующих войсками других округов, которым не лишним было считаться с тем, что и как делается на глазах у верховного вождя русской армии.

Эта точка зрения имела особенно большой вес ввиду того, что опыт франко-германской войны вызвал партийную рознь, причем такой крупный воинский вождь, как Драгомиров, был противником в душе всех технических новшеств.

В то же самое время генерал Драгомиров командовал 14-й пехотной дивизией в Бендерах, и своеобразные приемы его обучения создали славу Бендерского лагерного сбора, своего рода суворовской Мекки, куда ездили на поклонение.

Великий князь Николай Николаевич (старший) чтил Суворова как великого полководца, но не находил правильным при современном состоянии оружия и военного искусства считать, что все приемы суворовского воспитания и обучения войск применимы в настоящее время.

Драгомиров был поклонником рыцарского романтизма в войсках и именно вследствие этого, подобно немногим, дух войск и личные свойства начальника старался развивать и поддерживать.

Очень много тогда толковали о том, что Михаил Иванович Драгомиров стал у мишени и одному из хороших стрелков приказал обстрелять свою фигуру вокруг, сажая пули на некотором расстоянии одну от другой.

Этот личный показ должен был служить примером для применения способа приучения к пренебрежению опасностью в бою, когда вокруг свистят пули.

Великий князь любил Драгомирова, но считал его «чудаком», одновременно используя его преимущества в интересах армии. Когда он приехал в Петербург, он пригласил Михаила Ивановича сделать сообщение у него во дворце, чтобы ознакомить начальников частей Петербургского округа с приемами Бендерского лагерного сбора.

Я тоже присутствовал на этом сообщении, где мне впервые посчастливилось познакомиться с Драгомировым, его манерой и способом изложения на кафедре. Это была не лекция, а сообщение в форме беседы. Михаил Иванович обращался к кому-нибудь из слушателей и задавал ему вопрос, предлагая закончить фразу, выражающую его вывод.

Временами казалось, что являешься новобранцем на школьной скамье, благодаря той упрощенной форме изложения, в которой он внушал слушателям свои убеждения.

Многочисленным слушателям, офицерам высших рангов, такой прием, понятно, не нравился. При горделивом сознании своего достоинства и непогрешимости, которыми они кичились, им было известно, что лектор не остановится перед тем, чтобы при случае вышутить кого-нибудь из них перед аудиторией. Вследствие этого создавалось слегка неблагоприятное настроение во время его сообщений, что генералу на кафедре, конечно, не было на руку и раздражало его.

Так это было и на памятном для меня сообщении во дворце великого князя. Драгомиров, не стесняясь, иногда попросту прекращал лекцию и без всякой церемонии удалялся. У великого князя Михаил Иванович был так оригинален в приемах своего сообщения, что, поддаваясь общему настроению, я не утерпел изобразить на листе бумаги известную позу лектора в карикатуре. Рисунок имел большой успех. Во время перерыва он пошел по рядам и попал к Дмитрию Антоновичу Скалону, который показал его самому Драгомирову. Рисунок ему понравился, он засмеялся и пожелал непременно познакомиться с автором. Моим товарищам ничего не оставалось, как вытащить меня из моего угла и представить генералу. «Одобряю, – сказал Михаил Иванович, – его высочество вас хвалит. Вы ловко схватываете оригинальные черты. Не бросайте вашего искусства…»

Вскоре после этого меня пригласил к себе на ужин Иван Федорович Тутолмин, воспитатель Петра Николаевича, второго сына Николая Николаевича (старшего), где я встретился опять с Михаилом Ивановичем. (Это было в 1874 году.) Здесь мы с ним познакомились ближе, довольно долго говорили об академии, и он взял с меня слово, что я буду ежемесячно посылать ему карикатуру.

Вплоть до турецкой кампании я слово свое держал и назвал этот свой ежемесячный журнал «Молодой Змеей», высылая художественную обложку на год и номер – каждый месяц.

Я приобрел не только крупного учебных дел мастера, но личного друга и ценного покровителя, дружбу к которому я сохранил и после его смерти. Вся моя войсковая жизнь протекала под влиянием этого, правда, оригинального, но чудного человека, солдата и русского фанатика.

* * *

Причисленным я оставался недолго и к 1875 году был переведен в Генеральный штаб капитаном, с назначением старшим адъютантом штаба 1-й гвардейской кавалерийской дивизии.

Дивизией командовал светлейший князь Голицын, большой барин старого времени, не отвечавший уже новым требованиям, но всеми высоко почитаемый. Он не был свободен от некоторых причуд. Так, например, он не мог видеть равнодушно корнета, чтобы не распечь его или не наложить даже взыскания.

Однажды, проезжая в закрытой карете по Большой Морской улице, он заметил корнета л. – гв. Конного полка, не отдавшего ему чести. Командиру полка приказано было посадить его на гауптвахту. Когда «светлейшему» доложили, что офицер заявляет о несомненной ошибке, так как он начальника дивизии не видел нигде, князь ответил: «Еще бы он меня видел да не отдал чести: я был в карете». И корнет все-таки сутки отсидел.