Гендер и политика времени. Феминистская теория и современные дискуссии - [52]

Видение истории как отчета о мужской негуманности по отношению к женщинам можно представить двумя цитатами. В 1848 году первый в мире съезд по вопросам прав женщин (состоявшийся в Сенека Фолс, Нью-Йорк) объявил, что «история человечества — это история повторения несправедливости и насилия со стороны мужчин по отношению к женщинам, прямая цель которых — установление абсолютной мужской тирании над женщиной» (из Rossi, 1973, p. 416); в 1969 году в Нью-Йоркском «Манифесте Красных чулок» (Redstockings manifesto) объявлялось, что «мужское верховенство — это самая старая, базовая форма доминирования. Все мужчины получают экономические, сексуальные и психологические выгоды от нее. Все мужчины угнетают женщин» (из Morgan, 1970, p. 598). В 1970‑х годах такой взгляд был связан с радикальным феминистским концептом патриархата. Некоторые феминистки постарались найти исторические корни мужской патриархальной власти, связывая ее то с мужской склонностью к насилию, то с их пониманием своей репродуктивной роли, то с ранним развитием охоты и появлением частной собственности (общий обзор, см.: Bryson, 2003, глава десятая). Другие соглашались с Дейл Спендер (Dale Spender) в том, что «мы не нуждаемся в доказательствах первопричины получения мужчинами власти, они имеют ее уже долго, больше, чем кто-либо в истории человеческого общества, они и сейчас используют ее для удержания своей власти» (Spender, 1985, p. 42).

Как уже обсуждалось в четвертой главе, определение патриархальной власти может быть первым важным шагом на пути к ее изменению, и исторические подсчёты прошлых зверств, таких как сожжение колдуний, усиливают источники гнева, неодобрения и ведут к политической деятельности. Это также защита против «соблазна амнезии», как ее описывает Тронто, которая пренебрегает постоянным влиянием различного прошлого мужчин и женщин и преувеличивает возможности, открытые для женщин сегодня (Tronto, 2003, p. 140). Однако, как утверждает Тронто, также важно не «превратить женщину в жертву мужчины и. отрицать их любую деятельность» (Tronto, 2003, p. 125). Линн Сигал также предостерегает от аисторических выводов, будто бы «женское бессилие, принесение в жертву и отсутствие ресурсов. создают женскую историю вне времени» (Segal, 1987, p. 11) и что нет никакого прогресса во времени или различий среди женщин.

Более осторожное использование концепта патриархата не должно включать такие аисторические генерализации или понимать женщину как пассивный объект истории. Скорее, необходимо сосредоточить свое внимание на контекстах жизни женщин, а главное задание феминистских историков — это определение сдвигов в природе патриархата и изменение способов его восприятия различными группами женщин. Например, Сильвия Уолби (Sylvia Walby) определила общий сдвиг в западных обществах от частного патриархата, базировавшегося на индивидуальном контроле в семье, к общественному патриархату, построенному на структурах за пределами семьи. Позже она соединила эти исследования с анализом комплексных моделей потерь и приобретений, пережитых различными группами женщин на разных этапах жизни (Walby, 1990, 1997). Такой анализ не рассматривает патриархат как неизменную и монолитную структуру угнетения, где женщина не может действовать. Он оставляет возможности для оспаривания власти патриархата и победы феминисток, при этом признавая взаимосвязующий характер приобретений и текущих ограничений.

История как вдохновение

Подобное понимание совместимо с попытками использовать историю в качестве свидетельства забытых женских достижений. Бытует мнение (противники которого — феминистки), что женщины не способны к творчеству, оригинальному мышлению или политическому лидерству. Поэтому открытие выдающихся предшественниц может очень усилить женские права и возможности, да и поддержать феминисток в том, что если женщины приучены уступать во всем мужчинам, то это следствие общества, но не природы. Современная феминистская история также показывает, что ранние феминистки также использовали историю: Кристин де Пизан (Christine de Pizan, 1365–1430) обращалась к достижениям «великих женщин» прошлого, которые явно противоречили утверждениям церковников тех времен, будто женщина не может быть интеллектуально равна с мужчиной (Lerner, 1993). Эти «повторные открытия» доказывают, что нет ничего нового в женском сопротивлении угнетению, вдохновляют и узаконивают феминистскую деятельность, способствуя усилению ощущения коллективной идентичности и политической деятельности. В этом смысле, как пишет Диана Кул (Diana Coole), история женского движения была «частью феминистского арсенала, собственной мифологией начинаний и побед перед лицом невзгод, обеспечивая движение непрерывностью и идентичностью во времени» (Diana Coole, 2000, p. 36).

Чья история? Что за история?

Однако сегодня многие феминистские исследователи, включая и Кул, используя свою осведомленность о политической природе истории феминизма, критикуют феминистскую подачу собственной истории. Не только некоторые «белые» западные женщины из среднего класса имеют тенденцию писать историю, исходя из своих частных интересов и проблем, приравнивая их к проблемам женщин в целом, но и те, кто подает историю феминизма и женского движения как продолжающийся эмансипаторский проект наложения повествования непрерывности на идеи и события, которые сами по себе «плюралистические, гетерогенные и случайные» (Coole, 2000, p. 38). Тем не менее, хотя они могут изменить наше понимание событий, такая критика не отрицает политической важности истории для феминизма. В самом деле, Кул пишет, что понимание не протяжной, а фрагментарной природы раннего феминизма, отражение которой мы может наблюдать в современной деятельности феминисток и их идентичности, — не проблематично; проблемы возникают лишь тогда, когда мы пытаемся рассматривать это движение с точки зрения «мета-нарратива» (Coole, 2000, p. 52).