Ген Атлантиды - [3]

Сделав глубокий вдох, Кейт быстро села, впервые увидев этого мужчину. Он шарахнулся, выронив что-то, зазвеневшее на полу, расплескивая по полу коричневую жидкость.

Это оказался Бен Адельсон, ее лаборант.

– Господи, Кейт. Прошу прощения. Я думал… если ты пришла в себя, то можешь захотеть кофе. – Он наклонился, чтобы собрать осколки разбитой кофейной чашки, и когда пригляделся к Кейт повнимательнее, заметил: – Без обид, Кейт, но вид у тебя ужасный. – Посмотрел на нее долгим взглядом. – Пожалуйста, объясни мне, что происходит.

Доктор Уорнер протерла глаза, и голова вроде бы чуточку прояснилась, как только она сообразила, где находится. В последние пять суток она трудилась в лаборатории день и ночь, практически безостановочно с тех самых пор, когда позвонил спонсор ее исследований: выдай результаты сейчас же, хоть какие, или финансирование прекратится. На сей раз никаких отговорок. Никому из своего штата исследователей аутизма она не обмолвилась об этом и словом. Нет причин их тревожить. Она либо добьется каких-то результатов и можно будет продолжить, либо не добьется и они отправятся по домам.

– Кофе – это было бы замечательно, Бен. Спасибо.

Выбравшись из фургона, мужчина натянул на лицо черную маску.

– Внутри пользуйся ножом. Стрельба привлечет внимание.

Кивнув, его помощница тоже натянула маску.

Мужчина протянул облаченную в перчатку руку к двери, но заколебался.

– Ты уверена, что сигнализация отключена?

– Ага. Ну, я перерезала наружную линию, но внутри она, наверное, сработает.

– Что? – Он покачал головой. – Господи, да они могут сразу же и позвонить… Давай поторопимся.

И, распахнув дверь, ринулся внутрь.

Табличка над дверью гласила:

Центр исследования аутизма

Служебный вход

Бен вернулся со свежей чашкой кофе, и Кейт его поблагодарила. Он плюхнулся в кресло напротив ее стола.

– Эдак ты заработаешься до смерти. Я знаю, что последние четыре дня ты ночевала прямо здесь. А еще эта секретность – повыгоняла всех из лаборатории, громоздишь заметки, не говоришь о ЦИА-247… Это тревожит не только меня.

Кейт прихлебывала кофе. Джакарта – трудное местечко для проведения клинических исследований, но работа на острове Ява имеет свои светлые стороны. И кофе – одна из них.

Она не могла сказать Бену, что делает в лаборатории – во всяком случае пока. Это может обернуться пшиком, и более чем вероятно, что все они лишатся работы так или эдак. А привлекая его, Кейт лишь сделает его соучастником возможного преступления.

– А что это за стробоскоп? – кивнула она на мигающее приспособление в углу комнаты.

Бен бросил взгляд через плечо.

– Толком не знаю. По-моему, сигнализация…

– Пожар?

– Нет. По пути сюда я делал обход, это не пожар. Я как раз собирался провести тщательную проверку, когда заметил, что твоя дверь чуть приоткрыта. – Бен сунул руку в одну из дюжины картонных коробок, загромождающих кабинет Кейт, и перелистал несколько дипломов в рамках. – А почему ты их не повесила?

– Не вижу смысла.

Развешивать дипломы не в духе Кейт, и даже будь у нее такое желание – на кого они тут могут произвести впечатление? Кейт – единственный врач-исследователь, и весь научный персонал знает ее резюме. Они не принимают посетителей, и, кроме нее, кабинет видели только две дюжины членов штата, ухаживающие за детьми-аутистами, которые служат объектами проводимых исследований. Служащие просто подумают, что Стэнфорд и Джонс Хопкинс – это такие люди, быть может, давно почившие родственники, а дипломы – наверное, их свидетельства о рождении.

– Я бы их повесил, будь у меня степень доктора медицины из Джонса Хопкинса. – Бен аккуратно положил диплом обратно в коробку и принялся копаться в поисках других.

Кейт допила остатки кофе.

– Ага? – протянула пустую чашку. – Я бы уступила тебе его еще за чашечку кофе.

– Значит ли это, что теперь я могу тебе приказывать?

– Не увлекайся, – сказала Кейт вслед Бену, выходящему из комнаты.

Встав, она повернула твердый пластиковый стержень, управляющий жалюзи, которые открыли вид на забор из рабицы, опоясывающий здание, а за ним – на многолюдные улицы Джакарты. Утренний час пик был в самом разгаре. Автобусы и автомобили передвигались буквально ползком, а в тесных промежутках между ними мотоциклы петляли. Велосипеды и пешеходы заполняли каждый квадратный дюйм тротуаров. А она-то думала, что в Сан-Франциско жуткое уличное движение!

Дело не только в нем; Джакарта по-прежнему кажется Кейт ужасно чуждой. Она не чувствует себя дома. А может, никогда и не почувствует. Четыре года назад Кейт отправилась бы в любой уголок планеты, в любое место, только бы подальше от Сан-Франциско. Мартин Грей, ее приемный отец, сказал: «Джакарта была бы замечательным местом для продолжения твоих исследований… и… чтобы начать с чистого листа». Еще он говорил какие-то слова, дескать, время лечит любые раны. Но сейчас время у нее на исходе.

Она обернулась обратно к столу и начала убирать фотографии, которые вынул Бен. Выцветший снимок большого танцевального зала с паркетными полами заставил ее задержаться. Как это он затесался среди ее рабочих материалов? Это единственное сохранившееся у нее фото дома в Западном Берлине неподалеку от Тиргартенштрассе, где прошло ее детство. Кейт уже с трудом представляла массивный трехэтажный особняк. В ее памяти он воспринимался скорее как иностранное посольство или роскошное поместье иной эпохи. Замок. Пустующий замок. Мать Кейт умерла при родах, а отец, хотя и был любящим и заботливым, дома бывал редко. Кейт пыталась увидеть его мысленным взором, но не могла. Всплыло лишь смутное воспоминание о холодном декабрьском дне, когда он взял ее на прогулку. Она помнила ощущение своей крохотной ладошки в его ладони, помнила, насколько безопасно себя чувствовала. Они прошагали всю Тиргартенштрассе, до самой Берлинской стены. Зрелище было мрачное: семьи возлагали к ней венки и фотографии, надеясь и молясь, чтобы стена рухнула и их близкие вернулись. Остальные воспоминания представлялись проблесками – как он уезжает и возвращается, всякий раз с какой-нибудь безделушкой, привезенной издалека. Прислуга в лепешку расшибалась, чтобы заполнить лакуну. Слуги были заботливы, но, пожалуй, чуточку холодноваты. Как там звали экономку? Или гувернантку, жившую вместе с ней и остальной прислугой на верхнем этаже? Она учила Кейт немецкому языку. Немецким Кейт владеет по сей день, а вот имени этой женщины припомнить не может.