Гелимадоэ - [71]

В волнении, не сознавая отчего, я дрожал всем телом. Мы остановились посредине кухни. Дора, не сняв руки с моего плеча, взглянула на меня с надменной улыбкой:

— Ну вот, видишь, как я тебе доверяю. Рассказала столько, что, если ты меня выдашь, тебя со всех сторон засыплют похвалами. Думаешь, я еще что-то скрываю?

Я отрицательно помотал головой. Мне было трудно говорить, в горле застрял комок.

— Мне хотелось бы задать тебе один вопрос, но я не уверена, сумеешь ли ты его понять, — осторожно промолвила она.

— Спрашивайте, — сказал я пересохшими губами. — Я пойму, не сомневайтесь.

— В том… что касается нашей любви, на чьей ты стороне? На моей или на их? Я имею в виду городок, кумушек, так называемую мораль, семью… На чьей ты стороне?

Я собрал все свои силы, хотя был на грани обморока:

— Во всех… я во всех случаях… я был бы за вас, барышня Дора!

Непроизвольно или с умыслом — откуда мне знать? — она привлекла меня к себе Я ощутил на своем лице ее жаркое дыхание. С мольбой поднял на нее глаза. Она поняла, иронически засмеялась:

— Ого, парень, вон ты какой! — И легонько отстранила меня от себя.

— Барышня Дора, — тяжело ворочая языком, проговорил я. — Мне бы хотелось всегда быть рядом с вами, быть вам полезным…

— Вот как? Полезным? На самом деле хочешь быть полезным? — Теперь смех ее звучал неприятно, торжествующе. — Если и вправду хочешь, то пожалуйста!

— Да, да — страстно твердил я, — очень хочу!

— Тогда идем! — Она взяла меня за руку и потащила за собой к выходу. Мы быстро пересекли двор, побежали садом по склону. Она остановилась только внизу, возле самой Безовки, и указала на одну из яблонь, чья толстая, старая ветвь перекинулась далеко за изгородь.

— Полезай туда, — запыхавшись, коротко повелела Дора.

Я вскарабкался по стволу. Не обращая внимания на опасность разорвать штаны.

— Полезай до самого конца, не бойся… сунь руку… да, туда… Что ты нащупал в этом дупле?

— Бумагу! — растерянно ответил я.

— Так вот, знай — это мое письмо фокуснику. Я недавно его туда положила. Мы не можем посылать друг другу письма по почте, почтмейстер либо почтальон выдали бы нас. Это дупло — наш почтовый ящик. Каждый день я прихожу сюда и заглядываю в него. Ты хотел бы заменить меня? Если мальчишка лезет на дерево, никто не удивится, а для меня это небезопасно, могут выследить. Конечно, читать эти письма ты не посмеешь! Тебе придется соблюдать все меры предосторожности и передавать мне письма лишь наедине. А теперь слезай!

Я послушно спустился наземь.

— Готов ли ты это делать?

Я горячо кивнул головой, стряхивая с себя пыль и мох.

— Сознаешь ли ты, что ставишь и себя под удар? Если тебя прихватят с письмом, достанется и тебе. Может еще и больше, чем мне. Мой отец тебя любит, а тогда, наверно, прогонит с глаз долой. По отношению к нему ты взял бы на душу грех — неужто тебе это все равно?

— Да! — восторженно подтвердил я.

— Ну, ладно. — Взяв мою руку, она прижала ее к сердцу. Я чувствовал, как оно колотилось — по-видимому, столь же бурно, как мое собственное. Я ощутил под рукой ее упругую грудь. Наверняка в ту минуту я сделался белее мела.

— Теперь ты связан словом, — промолвила тихо Дора.

Она могла не сомневаться во мне. Я готов был за нее по капле отдать свою кровь.

ПОСЫЛЬНЫЙ ЛЮБВИ

Моя задача была совсем не трудной — послания, которые эти двое передавали друг другу, можно было пересчитать по пальцам. Кому иному такая убогая романтика могла бы и приесться — только не мне. Редко выпадавшие случаи исполнить поручение лишь подогревали мое усердие. Ни за что на свете я не задержал бы корреспонденцию даже на день! Разве не дал я торжественной клятвы? Разве Дора не была теперь со мной откровенна? Я позабыл предостерегающие рубцы прежних обманов. Согрешить против нее, явить небрежность? Рвение мое было, пожалуй, чрезмерным.

Дважды в день, а иногда и чаще, я прокрадывался вдоль садовой изгороди, озираясь по сторонам, не следит ли за мной чей-нибудь посторонний глаз. Заметив что-нибудь подозрительное, я прятался в кусты у Безовки и, лишь уверясь в полной безопасности, перелезал через плетень сада Ганзелиновых, вскарабкивался по стволу знакомой яблони, шарил во чреве дуплистого сука. Ни разу не довелось мне быть свидетелем обмена письмами: очевидно, они клали их туда ранним утром или поздней ночью. Дорино письмо лежало в дупле подчас три-четыре дня, однако в конце концов исчезало, а на его месте оказывалось пахнувшее пачулями письмецо от фокусника. С какой радостью и гордостью прижимал я его к сердцу, осторожно пробираясь берегом Безовки назад в городок!

С небрежным и лукавым видом входил я в дом Ганзелина. Долго болтался в кухне, на дворе, у порога конюшни, пока не находил случая незаметно сунуть записочку Доре. С каким торжеством поглядывал я на окружающих, которых мне удалось провести, когда Дора, подмигнув, давала понять, что довольна мной!

В ту пору я так упивался своей значительностью, что забыл о могиле ясновидящей. Где-то позади остались мои трепетные мечты и меланхолические вздохи; я весь сосредоточился на единственной цели — исправно служить Доре. Когда-то она сама назвала меня пажом. Я стал пажом своей дамы… Нам вместе было намного лучше, чем когда-либо прежде. Ее связывала со мною общая тайна. Она относилась ко мне приветливо, доброжелательно, улыбалась мне, хотя, наверное, ей не было особенно приятно, что я льну к ее юбке, обмениваюсь с ней неуместными заговорщическими взглядами, то и дело завожу речь об исключительной осторожности, с какой осуществляю обмен письмами. У окружающих наша дружба вызывала только смех. Ее заметил даже доктор. Гелена изощрялась на мой счет в своих грубых шутках: