Гегель за 90 минут - [10]

Прусская монархия объявляется идеалом государственного устройства (стоит ли удивляться, что в сравнении с ее могуществом права отдельно взятого индивида оказываются чем-то очень второстепенным?). «Мы увидим при рассмотрении истории философии, что в других европейских странах, в которых ревностно занимаются науками и совершенствованием ума и где эти занятия пользуются уважением, философия, за исключением названия, исчезла до такой степени, что о ней не осталось даже воспоминания, не осталось даже смутного представления о ее сущности; мы увидим, что она сохранилась лишь у немецкого народа в качестве его своеобразной черты. Мы получили от природы высокое призвание быть хранителями этого священного огня, подобно тому, как некогда роду Евмолпидов в Афинах выпало на долю сохранение элевзинских мистерий или жителям острова Самофракии — сохранение и поддержание возвышенного религиозного культа; подобно тому, как еще раньше мировой дух сохранил для еврейского народа высшее сознание, что он, этот дух, произойдет из этого народа как новый дух».

Конечно, Гегель не призывал поступать с предыдущими хранителями «священного огня» — высшего разума — так, как с ними поступали нацисты в XX веке. Он ужаснулся бы жестокости Гитлера и зверствам Третьего Рейха. Но в том, что он писал такие глупости, хорошего тоже мало.

Гегель стремится смотреть на историю предельно широко, называя свой подход «всемирноисторическим». История рассматривается им как процесс самореализации: человечество идет по пути саморефлексии и самопознания, постепенно приближаясь к пониманию своего единства и предназначения. Гегель заявлял, что, осмысливая процесс своей самореализации как значимое целое, мы делаем своим достоянием историю всего человечества. Поэтому цель истории состоит всегонавсего в том, чтобы постичь смысл жизни.

Прогресс, «понимание прошлого», смысл жизни… Назвать такой подход всемирно-историческим можно разве что с большой натяжкой. Эти идеи, родившиеся в Германии начала XIX века, вполне соответствовали духу своей страны и своей эпохи. Разрозненные германские земли объединялись в единое государство, ставшее впоследствии одним из сильнейших в Европе; набирала обороты промышленная революция; начинался золотой век научных открытий; европейские колониальные державы распространяли свое влияние на самые отдаленные уголки планеты.

С точки зрения человека конца XX столетия все выглядит иначе. «Прогресс» уже не рассматривается как нечто неизбежное, и человечество даже примирилось с возможностью собственного исчезновения.

А роль Абсолюта все чаще отводится науке, а не духу. Все это гегелевская философия объяснить бессильна, так же, как порожденный ею марксизм бессилен объяснить, почему «неизбежный крах капиталистической системы» упорно не хочет наступать. Для нас история человечества — не столько реализация заранее предначертанного плана, сколько научный эксперимент, на исход которого мы вполне можем повлиять.

Такое видение истории не помешало Гегелю высказать ряд ценных мыслей. Он едва ли не единственный среди мыслителей XIX века, кто предвидел рост влияния Америки: «Америка есть стра на будущего, в которой впоследствии… обнаружится всемирно-историческое значение». Маркс, Ницше, Жюль Берн — ни один из великих пророков XIX века ни слова не говорит о самой значительной из всех перемен, произошедших на международной арене в XX веке.

В 1830 году Гегель был назначен ректором Берлинского университета, а год спустя король Фредерик-Вильгельм III наградил его орденом Красного орла. Но проделки мирового духа начинали не на шутку тревожить его. В 1830 году во Франции произошла очередная революция, и Гегель уже не пошел сажать «дерево свободы». Когда эхо событий во Франции докатилось до Берлина и в городе началось народное восстание, мысль о возможности захвата власти народом так потрясла Гегеля, что он слег в постель. Через год в Preussische Staatszeitung появилась его статья, в которой он подверг критике «Билль о реформе», обсуждавшийся в то время в английском парламенте, и высказал свое отношение к британской демократии.

По мнению Гегеля, британская конституция не идет ни в какое сравнение с «рациональными институтами» Прусского государства. А народное правление (даже в той ограниченной форме, в которой оно существовало тогда в Великобритании), несомненно, является помехой для движе ний в ритме вальса («Диалектический бостон»), совершаемых мировым духом. Правительству не стоит даже пытаться выразить волю народа. «Народ никогда не знает, чего он хочет». Но даже эти высказывания показались прусским властям слишком революционными, и при повторной публикации статья вышла с купюрами.

В 1831 году в Германии свирепствовала холера.

Эпидемия не обошла стороной и Берлин, и Гегель решил на лето переехать за город. Но он не мыслил себя без университета, и ничто, даже холера, не могло помешать ему снова подняться на кафедру. В ноябре он приезжает в Берлин и два дня подряд читает лекции, причем делает это «с поразившими слушателей огнем и энергией выражения». (Биограф Гегеля Розенкранц связывает это не свойственное философу красноречие с начинавшейся у него холерой.) На третий день Гегель заболел, а днем позже — 14 ноября 1831 года — его не стало. Смерть была легкой: он умер во сне, даже не подозревая, что его жизнь в опасности.