Где тонко, там и рвется.. - [5]

Минут через пятнадцать, уже на кольцевой, я еле выдавил из себя:

- Куда мы едем?

- Обедать. - невозмутимо ответила девушка с тонкой душевной организацией.

Самое интересное, что мы действительно пообедали у нее дома, и она переоделась в яркий спортивный костюмчик - на все ушло минут двадцать, не больше. Потом мы выбежали во двор, и она бросилась к гаражу, и вывела оттуда зеленый УАЗик - родного вояцкого "козла". Мы помчались в эту самую Рубелиху, прыгая до потолка на колдобинах, по оси утопая в глинистых колеях. УАЗик - это было наследство, оставшееся от папы - генерала, десантника, героя Афганистана...

В Рубелиху мы приехали уже затемно. Во всей заброшенной деревне не горело ни одного окна. Мы еще с полчаса метались по улице - в темноте не сразу сориентировались, где именно расположена карепинская дача. В конце-концов, в каком-то тесном закоулке я просто заорал "Лю-юдка-а-а".

"Я зде-есь!!!" - раздался заполошный вопль прямо у меня из под ног... А говорят: "выше яиц не прыгнешь"... врут люди - я прыгнул гораздо выше, когда из отдушины в фундаменте высунулась худая голубоватая рука, и цапнула меня за штанину...

Изба оказалась открыта, и даже электричество было в полной исправности. Посреди кухни стоял добротный кованый сундук. Мы его отодвинули, и открыли тяжелую крышку погреба. В погребе сидела Карепина и рыдала - в жизни бы не догадался, что она умеет это делать... Мы поискали лестницу, но не нашли, и приволокли с улицы другую, тяжелую и длинную. Пару месяцев спустя мы никак не могли вытащить ее из избы, как ни крутили - вот не вписывалась, и все тут. Пришлось ее немного подпилить.

Карепина сидела на перевернутом бочонке, и только повторяла:

- Белка,... Боже мой - Белка...

Я пытался сообразить, как мы будем Карепину отсюда вытаскивать, потому что у нее жутко распухла нога. Самой ей было не вылезти, а взять ее на руки - моих девяносто килограммов, плюс ее шестьдесят - никакая лестница бы не выдержала. И потом, вдвоем мы просто не пролезли бы в люк.

В погребе вдруг резко потемнело - кто-то закрыл собой льющийся сверху электрический свет. Что-то вспыхнуло, грохнуло, потом еще, потом мне на голову упало что-то тяжелое, потом огромный куль рухнул вниз и поднял тучу пыли. Неожиданно мы все очутились в кухне - кашляющие, контуженные и оглохшие... В ушах звенело, перед глазами плавали огненные круги.

- У тебя кровь... - Беата смотрела на меня с полнейшим недоумением. Я провел рукою по лицу:

- Ну,... в самом деле. А как мы вылезли из подвала?

- По-моему, ты просто вышвырнул нас наверх... Белку первую...

- А стрелял кто?

- Сначала он, потом я. - И Беата подняла руку с крепко зажатым в кулаке пистолетом. Кажется, на тонкую душевную организацию этой девицы парочка выстрелов не повлияла слишком разрушительно...

- А сначала стрелял кто?

- Братец, я думаю...

- Чей братец? - тупо переспросил я. Кроткая Беатриче вздохнула:

- Запоровладельца...

Тут Карепина заорала, потому что лестница качалась, и над краем люка показались вороненые дула двустволки. Я плюхнулся на пол животом, и рванул двустволку вверх, и она бахнула прямо у меня над ухом. До утра я дожил в состоянии тихого хрустального звона... События плавно текли мимо меня: приехала милиция, за ней МЧС, две скорые - на одной увезли Карепину с поломанной ногой, на другой - Мишкиного зама, Юрочку Макарука, с огнестрельным. МЧС-овский врач наложил пару стежков на мою многострадальную лысину, и прилепил жуткую пластыревую нашлепку, от которой у меня сразу начали чесаться уши, и перевязал обожженную ружейным стволом ладонь, и вколол в мои филейные части сколько-то там уколов. После чего я проспал до самой Москвы под колючим армейским одеялом, на заднем сидении УАЗика. Уже на кольцевой меня разбудила телефонным звонком Ирина Великанова. Рыдала и судорожно всхлипывала в трубку - Мишку ночью страшно избили на гаражах. Сторож нашел его час назад, вызвал скорую, милицию, и только что сообщил жене... До десяти мы просидели с Ириной и Беатой под дверями операционной. Потом к нам вышел хирург. Он не счел возможным нас чем-то обнадеживать, смотрел в пол и очень торопился. В реанимацию никого не пускали, о состоянии Мишкиного здоровья ничего определенного не говорили.

На работу я попал только к обеду. Можно было не идти - но мне что-то на месте не сиделось,... и не работалось тоже... Я слонялся по пустому гулкому зданию, где совсем недавно закончились отделочные работы, и еще пахло краской . Вдруг услышал удаляющиеся шаги - ТЯЖЕЛЫЕ, ТИХИЕ, С ПРИШОРКИВАНИЕМ ПОСЛЕ КАЖДОГО ВТОРОГО ШАГА. Я рывком распахнул дверь, отделяющую производственные помещения от офисной половины здания, и увидел громоздкую сутулую спину Генриха Бизевича, нашего бухгалтера, которого Людка жутко недолюбливала, и звала "бухгалтерской барышней" за белокожее, румяное лицо и девические льняные кудряшки. Росту в нем, однако, было под два метра, и весу центнера полтора. Он уже почти дошел до конца коридора, когда я позвал его - тихо, почти ласково: "Бизо-он...".

Он резко обернулся, замер на миг, и попробовал проскочить мимо меня к лестнице...