Где-то во Франции - [91]

– Конечно, – мягко ответила Констанс. – К тому же сержант Барнс сказал, что следующие несколько дней будут тяжелыми. Он это по своим костям чувствует, как старуха с ревматизмом. Так что лучше нам выспаться, пока есть возможность.

Они проснулись меньше чем через пять часов. Их поднял звук артиллерийской стрельбы – не далекий ритмичный рев, давно ставший знакомым, но совершенно нестройный грохот, который был лишь немногим более пугающим, чем зловещая тишина, с которой он перемежался.

Робби опоздал с возвращением, он появился в лагере только после полуночи следующего дня – железнодорожные пути близ Сент-Омера явно снова разбомбили. И не только там – вся железная дорога была повреждена, и ему пришлось сделать несколько пересадок, прежде чем он оказался неподалеку от Мервиля. Все это ей рассказала медсестра Фергюсон, когда они стояли рядом в столовой палатке однажды утром, потому что сам Робби, как только появился в лагере, исчез в операционной и с тех пор практически не выходил оттуда.

В течение следующего месяца Лилли видела его лишь мельком, обычно, когда он приседал у носилок в приемной палатке, сортируя раненых. Париж скоро стал далеким воспоминанием, полузабытым сном, полным света и радости, в другой жизни, в другом мире.

Она знала, что Робби проводит в операционной по двадцать часов. Если он и спал, то не больше часа-двух, ложился на кушетку, которую старшая сестра поставила рядом со столом врачей в госпитальной палатке. Поспав, он поднимался и возвращался к работе. Лилли же почти все время проводила в дороге на перевязочный пункт и обратно. Когда обстрелы к концу марта стали интенсивнее, они начали эвакуировать раненых в Тридцать третий полевой лазарет в Сен-Венане.

Следующие две недели прошли как сплошной изнурительный кошмар. Железнодорожные пути поблизости были разрушены обстрелами и не подлежали восстановлению, а потому раненых приходилось эвакуировать санитарными машинам. Если Лилли когда-либо прежде считала себя измученной до смерти, то теперь она знала, что тогда ошибалась.

Теперь она знала, что такое настоящее изнеможение. Встать с рассветом, отправиться в рейс в Сен-Венан и обратно, в Сен-Венан и обратно, пяти- или десятиминутный перерыв на обед, а потом снова рейсы, рейсы, рейсы, пока она чуть не засыпала за рулем Генриетты.

Когда-нибудь, когда эта война закончится, когда враг будет разбит, а на фронте перестанут убивать и у нее появится возможность поспать больше двух часов без перерыва, она позволит себе подумать о Париже, о Робби, обо всем, что их ждет, когда война кончится.

А пока – ее глаза горели, ее мозг требовал сна, и она позволяла себе одну-единственную мысль.

Веди машину.

– 49 –

Мервиль, Франция

11 апреля 1918

Тысячу миль. Меньше чем за две недели она проехала более тысячи миль, постоянно петляя по лабиринту между выбоин и грязи по тому, что когда-то было пятимильным участком дороги между Сен-Венаном и Мервилем.

Если вытянуть все эти мили в прямую линию, то куда бы она привела ее? Достаточно ли далеко, чтобы не слышать пушек? Чтобы высушить грязь, корка которой образовалась на ее юбках и ботинках? Будет ли она за тысячу миль все еще слышать крики раненых, которых она везет в безопасное место, или прискорбное молчание тех, кого уже невозможно спасти?

Этим утром она приступила к работе в половине шестого. А теперь – в лунном свете она посмотрела на свои часы – было почти три ночи. И ей оставалось совершить одну последнюю поездку, после чего она сможет отдохнуть.

Она спешила назад к Генриетте, собираясь подлить воды в радиатор из канистры, которую только что наполнила, и в этот момент свист и вой еще одного приближающегося снаряда разорвал тишину. Снаряд взорвался не более чем в двухстах ярдах от нее, силы ударной волны хватило, чтобы выбить канистру из ее неожиданно ставших бесчувственными пальцев, но ее все же не сбило с ног. Чтобы сбить ее, потребовалось бы прямое попадание.

Она рукавом отерла пыль с лица, подобрала канистру, которая каким-то чудом упала более или менее стоймя, долила воду в радиатор. Потом поспешила в госпитальную палатку помочь двум последним раненым этой ночи сесть в кабину ее машины. Это были носильщики, которые отравились газами на ничьей земле, куда их послали за ранеными и убитыми.

Трое раненых уже лежали в кузове на носилках, их кожа и глаза были страшно изуродованы горчичным газом, легкие обожжены. Их глаза еще могли исцелиться, кожа могла затянуться, но теперь каждое дыхание будет даваться им с трудом. Если они останутся живы. Если она довезет их в безопасное место.

Она повернулась и впервые за этот день увидела фигуру Робби. Он только что вышел из операционной, его халат был весь забрызган кровью. Он увидел ее и остановился. Но только на секунду; время стало теперь слишком большой драгоценностью.

Их глаза встретились. Она заставила себя выдержать его взгляд, хотя и опасалась, что может рухнуть на землю под его тяжестью. Она надеялась увидеть Робби перед поездкой, молилась об этом мгновении. Но никакая броня не могла защитить ее от боли, которую причинял ей этот взгляд, такой саднящий и пронзительный, что она чуть не теряла сознание, видя, сколько в нем муки.