Где правда, там и ложь - [7]

– Мне пора. До вечера, – сказал Карл и поцеловал меня.

А я сказала:

– Снеси мешок с мусором вниз. – Потом я очень сожалела об этих словах, потому что это был последний раз, когда я видела Карла живым. Когда я сунула ему в руку пакет с мусором, это был последний раз, когда я дотронулась до него живого. Правда, это были не последние слова, которыми мы обменялись. Около полудня он позвонил мне на мобильник, чтобы узнать пароль от нашего почтового ящика на Yahoo. В это время я находилась на Оксфорд-стрит, чтобы купить себе в магазине «Маркс и Спенсер» бельё из ангоры и тёплые носки. И, может быть, шерстяной шарф и митенки, чтобы при письме не мёрзли руки. Я снова писала дипломную работу. Мою уже третью.

– Де ве е те йот де эс эм а пе, – сказала я. В одно слово.

– Это по-польски? – Карл знал много языков, но польского он не знал. Только чтобы его позлить, я иногда записывала польские фразы в календаре. В последний раз 14 октября: «Wszystkiego najlepszego s okazji urodzin», написала я, и Карл зачеркнул это и нацарапал снизу: «Ни в коем случае я не пойду в свой день рождения к урологу!!!».

– Больше Д, маленькое в, маленькое е, большое Т, маленькое й, маленькое д, маленькое с…

– Боже мой, Каролина, – перебил меня Карл. – Как это можно запомнить невысокоодарённому человеку?

– Ну это же очень просто, – ответила я.

– «Одуванчик» – это просто, – сказал Карл. – Бессмысленная последовательность больших и маленьких букв – это как-то… – Последнее слово заглушил звук мотора проходящего мимо автобуса. Тем не менее я это слово посчитала. – Е, Т, Й… Большая или маленькая? И что это вообще за песенные буквы?

Я вздохнула. Я действительно немного попела.

– Ну хорошо! – Я быстро оглянулась, потом понизила голос и заговорщицки сказала: – Denn wenn ja Trömmelche jeht, dann stonn mer all parat.

– Что, скажи, пожалуйста?

– Denn wenn ja Trömmelche jeht, dann stonn mer all parat! – На этот раз я пропела эту фразу, не обращая внимания на удивлённые взгляды прохожих. – Kölle Alaaf, Kölle Alaaf! Alaaf с большой буквы.

– Каролина, может, мне пора начать волноваться? Это что, внезапный приступ ностальгии?

– Это код! Начальные буквы рефрена.

– А. Не так глупо. По-дурацки, но совсем не глупо.

– Ты запомнил?

– Как ты сказала? Wenn ja Trömmelche jeht? Большое В, маленькое Д, большое Т? Бог мой, кто же знает эту дурацкую песню?

Я растерялась.

– Denn wenn ja Trömmelche jeht!!! Каждый знает эту песню. Даже ты, Карл. Ты же вырос в Кёльне. Ты там жил по крайней мере двадцать лет.

– Я предполагаю, что это карнавальная песня. Во время карнавала мои родители увозили нас в отпуск. И я очень им за это благодарен. Карнавал – это для… – Снова шум автобусного мотора заглушил его слова.

– Поэтому каждый знает эти песни.

– Я нет. Слава Богу. Пришли мне смс, пожалуйста. А потом я поменяю пароль на «Одуванчик». И не важно, что ты скажешь.

– Mer losse de Dom in Kölle, – сказала я. – Это-то ты знаешь? Это наш пароль на Амазоне. Большая М, маленькая Л…

– Послушай, пожалуйста…

– Da simmer dabei, dat is prima?

– Каролина! Я спешу. Пожалуйста, пришли мне смс с паролем! – И он отключился, прежде чем я успела пропеть: «Die Karawane zieht weiter!».

То есть это были последние слова, которые мы сказали друг другу.

Последняя смс, полученная от меня Карлом, гласила: «Denn wenn ja Trömmelche jeht, dann stonn mer all parat. Superjeile Ziсk? Пожалуйста, скажи да.

И Карл ответил: «По мне, так это действительно чик-чирик».

Это было в половину первого. В полвторого Карл собирался встретиться за обедом с владельцем одной галереи во вьетнамском ресторане на улице Сент Джона. Он там так и не появился, потому что в такси на углу Фаррингтон Роуд и Чартерхаус-стрит у него случился инфаркт. Таксист среагировал образцово и помчался в приёмный покой ближайшей больницы святого Варфоломея, где после многих попыток оживляющих мероприятий врачи констатировали смерть Карла.

Если учитывать смс, мы в этот день обменялись 411,5 словами, из них один раз «Мазафакер» и два раза «Одуванчик». И четыре раза «Trömmelche». Ни одного «Чай» и ни разу «Я тебя люблю». Я была как-то рада, что мы не участвовали в исследования «Обсервера».

Когда я смотрела на мёртвого Карла и гладила его холодную руку, я хотела думать о чём-нибудь другом. О чём-то мудром, глубоком, философском. Может быть, о чём-то торжественном.

Вместо этого я анализировала наши последние 411 слов. Ещё я думала о том, как я рада, что я не таксист. Что по дороге сюда я насчитала 44 такси. Что медсестра слишком сильно нарумянилась. Что мёртвые не выглядят так, словно они мирно спят, они выглядят именно мёртвыми.

И что я охотно поговорила бы с Карлом о том, как всё это странно. И я поговорила с ним, хотя я понимала, что Карл мне не ответит. Что я никогда уже не услышу его голос. Даже на автоответчике, потому что на него наговорила я.

Много часов подряд я сидела, держала Карла за руку и чувствовала себя как под стеклянным колпаком. Потом приехала Мими, обняла меня, заплакала и сказала: «Вот почему нельзя выходить замуж за мужчину много старше себя».

Потом она утверждала, что ничего подобного не говорила.