Щеки женщины покраснели более обыкновенного, и она, отошедши немного, стала завязывать ботинок.
- Што ж, али у вас своего хозяйства нету, што вы пошли? - спрашивал полесовщик путников.
- Было, да разъехалось, - сказал пожилой мужчина.
- А ты, видно, столяр?
- А што? Есть здесь где работа?
- Да оно, пожалуй: столяр не полесовщик… Вам об этом говорить нечего - люди заводские, как и я, грешный человек. Только у меня в селе Демьяновом есть шурин; так, братец ты мой, он этим рукомеслом так разжился, что мое почтение! Сызмальства к этой работе приучился.
- А ты-то што же торчишь тут?
- Э! То-то ты заводский человек, а ума-то у те мало. Што и говорить, коли, раз, я не обучен к такому рукомеслу… топором я мастер, а стругать - нет; а другой: здесь все ж вольготнее.
- Так он как - один или с рабочими работает?
- Один, один, без рабочих, как перст… Да и окромя его, есть мастера, да уж те супротив него далеко не в ходу. А ты не к нам ли искать-то счастья идешь?
- Нет… я посмотрю.
- То-то. Если к нам, так ты ожжешься. Народ у нас вот какой: все бы взять… А што до отдачи, так на этом покорно благодарим… Вот што!
- Што ж мы здесь на житье, што ли, пришли? - крикнула женщина.
- Так ты говоришь, место дрянь? Эдак нажить капитал нельзя? - спросил полесовщика пожилой мужчина.
- Ха-ха! Да откуда нажиться-то? Ежели торговлей, так торгашей - как червей!
- Ну, это еще надо узнать. Прощай, друг, спасибо за огонь!
И путники пошли не торопясь, разговаривая друг с другом.
Полесовщик долго стоял в одном положении, глядя на удаляющихся путников.
- Ишь ты! Пошли искать, где житье лучше! Оказия! - сказал он и, как только скрылись путники, пошел в лес, говоря сам с собою: - где лучше?.. Посмотреть на вас, так плевка не стоите. А тоже чево-то ищут… Ах, горе, горе!..
Пожилой мужчина, Терентий Иванович Горюнов, - отставной мастеровой Терентьевского горного завода; женщина, Пелагея Прохоровна Мокроносова, - мастерская вдова, племянница Терентия Ивановича Горюнова; мальчики - ее братья: старший - Григорий Прохорович Горюнов, младший - Панфил Прохорович Горюнов. Другой мужчина - мастеровой Терентьевского горного завода, Влас Васильевич Короваев.
Все эти лица назад тому год жили в Терентьевском частном горном заводе и имели различные занятия. Терентий Иваныч с самого детства слыл в заводе за чудака, потому что забавлял всех своею непонятливостью и своею смешною физиономиею, которая, говорят, с детства была очень уродлива. Поэтому, может быть, он, вместо рудничных работ, попал на посылки к разным должностным лицам завода - и в таком положении проболтался до двадцатипятилетнего возраста, когда у него явилось непреодолимое желание жить своим умом, своим хозяйством и иметь самостоятельный род занятий. На первых порах он мог выдумать только музыкальное занятие, то есть игру на гармонике, на которой лучше его во всем заводе никто не играл. Стал он разыгрывать в кабаках разные заводские песни; а так как кабаки в то время существовали от откупа, водка была дорогая и скверная, почему в будни покупателей ее было мало, то целовальники придумали такое средство: за каждое посещение Терентия Горюнова с музыкой и за игру для посетителей, не менее десяти человек, платить ему гривну меди. И Терентий Горюнов ежедневно по вечерам, как раз к тому времени, как рабочие возвращались с работ из фабрик домой, садился на крылечко кабачка и, завидя какого-нибудь рабочего, начинал играть какую-нибудь заунывную заводскую песню, зная наперед, что у рабочего и без музыки невесело на душе. Поравнявшись с Горюновым, рабочий останавливался.
- Што, Тешка, горе великое, плачешь? - спрашивает рабочий.
- Горе мое великое, выпить хочется, да денег нема! - говорит Горюнов и продолжает наигрывать.
- Будь ты проклятая, пакля!
Рабочий плюнет и пойдет.
- А ты заходи: в долг поверит, а я развеселю.
Рабочий подумает-подумает: руки и ноги болят от работы, кости ломит, на душе невесело - и зайдет в кабак, и если нет денег, целовальник отпустит водки на мелок.
Мало-помалу музыка Горюнова производила свое действие: за одним рабочим шли в кабак другие и, выпивая водки, заставляли его играть на гармонике. И редкий день проходил без того, чтобы Горюнов не получал от целовальников по гривне. Но зато эти деньги не легко ему доставались. Не говоря уже о мозолях на пальцах, ему постоянно приходилось сносить насмешки и ругательства рабочих, заключавшиеся в том, что он, Горюнов, нарочно прикинулся дурачком для того, чтобы ему не работать, что он вовсе не дурак, а первый плут во всем заводе. Хотя Горюнов и старался доказать, что он тоже работник, потому что играть целый вечер для одного или нескольких рабочих не шутка, что, забавляя рабочих, он этим самым, так сказать, выкупает фабричную работу, - но его не хотели слушать ни пьяные, ни трезвые. Доходило до того, что пьяные его били за малейшее ослушание или просто за то, что он не умел угодить им игрой, так как музыка доводила некоторых до остервенения. Однако, как ни ругали его рабочие в пьяном виде, он все-таки слыл в заводе за отличного игрока, и только не пьющие водки называли его пропащим человеком.
