Где апельсины зреют - [48]

— Фу, ты пропасть, какъ легко! Стало быть, ежели деньги по французски — аржанъ, а по итальянски аржанто? спросилъ Николай Ивановичъ.

— Да, должно быть, что такъ.

Съ отъѣзда изъ Монте-Карло Николай Ивановичъ еще въ первый разъ заговорилъ безъ раздраженія. Снисходительная таможня, хорошій и недорогой буфетъ и неторопливая остановка на станціи больше часа и на его хорошо подѣйствовали.

— Только франкъ здѣсь ужъ не франкъ, а лира называется. Помните, продолжала Глафара Семеновна.

— Да, да… Сейчасъ при расчетѣ я говорю гарсону: франкъ, а онъ мнѣ отвѣчаетъ: лира, лира. Вотъ что лира-то значитъ! Коньякъ только здѣсь дорогъ. До сихъ поръ по французскому счету мы все платили по полуфранку за пару рюмокъ, а здѣсь ужъ на франкъ пары рюмокъ не даютъ.

— Стало быть "вивъ ля Франсъ" совсѣмъ ужъ кончилось? спросилъ Конуринъ.

— Кончилось, кончилось. Италія безъ подмѣса началась. Видишь, основательные люди… уже вокругъ не суетятся, никуда не спѣшатъ, на станціи по часу сидятъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ, мало-по-малу приходя въ хорошее расположеніе духа.

Вотъ звонокъ. Прибѣжалъ носильщикъ, схватилъ багажъ и сталъ звать Ивановыхъ и Конурина садиться въ вагонъ, кивая имъ на платформу и бормоча что-то по итальянски.

— Идемъ, идемъ… привѣтливо закивала ему въ сбою очередь Глафира Семеновна.

Направились къ вагонамъ. У вагоновъ, на платформѣ, два жирные смуглые бородача-брюнета играли на мандолинѣ и гитарѣ и пѣли.

— Вотъ она Италія-то! Запѣли, макаронники… — подмигнулъ на нихъ Конуринъ.

— А что-жъ… Лучше ужъ пѣніемъ деньги выпрашивать, чѣмъ разными шильническими лошадками, да вертушками ихъ у глупыхъ путешественниковъ выгребать, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Все-таки себѣ горло деретъ, трудится, вонъ приплясываетъ даже. На тебѣ лиру, мусье, выпей за то, что мы выбрались наконецъ изъ игорнаго вертепа, — подалъ онъ бородачу монету.

— Здѣсь уже не мусье, а синьоръ, — поправила его Глафира Семеловна.

Поѣздъ тронулся. Въ купэ вагона было сидѣть удобно. Ивановы и Конуринъ опять были только втроемъ. Начались итальянскія станціи, изукрашенныя роскошною растительностью. Вотъ Бордигера, вотъ Оспедалетти, Санремо, Порто-Мауржзіо, Онеліо, Алясіо. Туннели попадались рѣже. Виды на море и на горы были по прежнему восхитительны. Повсюду виноградники, фруктовые сады, въ которыхъ работали смуглыя грязныя итальянки съ цѣлой копной всклокоченныхъ волосъ на головахъ. Такія же грязныя итальянки появлялись и при остановкахъ на станціяхъ съ корзинками апельсиновъ и горько-кисленькимъ виномъ Шіанти (Chianti) въ красивенькыхъ пузатенькихъ бутылочкахъ, оплетенныхъ соломой и украшенныхъ кисточками изъ красной шерсти. Конуринъ и Ивановы почти на каждой станціи покупали эти хорошенькія бутылочки, и морщась, выпивали ихъ. Мандолины бряцали тоже на каждой станціи и въ окна вагоновъ протягивали свои рваныя шляпы ихъ владѣльцы-музыканты съ лихими черными усами или бородами и глазищами по ложкѣ и выпрашивали мѣдныя монетки. Босые и съ непокрытыми головами мальчики и дѣвочки носили свѣжую воду въ глиняныхъ кувшинахъ и предлагали ее желающимъ. Нѣкоторые изъ мальчишекъ плясали передъ окнами вагоновъ и выпрашивали подаяніе. Охотники до развлеченій кидали имъ мѣдныя монеты на драку и начиналась свалка. Дѣвочки кидали въ окна букетики цвѣтовъ и тоже выпрашивали у пассажировъ монетки. Желѣзнодорожное начальство снисходительно относилось и съ оборванцамъ музыкантамъ, и къ грязнымъ торговкамъ, и съ полуголымъ нищимъ мальчишкамъ и дѣвченкамъ. Это рѣзко бросалось въ глаза послѣ нѣмецкихъ и французскихъ желѣзныхъ дорогъ.

Вечерѣло. Проѣхали: Савону съ узломъ желѣзныхъ дорогъ и приближались съ Генуѣ. Утомленный дорогой и изрядно выпившій вина Шіанти, Конуринъ растянулся на диванѣ купэ и спалъ крѣпкимъ сномъ. Дремалъ и Николай Ивановичъ, клюя носомъ. Глафира Семеновна читала книжку итальянскихъ разговоровъ и твердила себѣ подъ носъ:

— Супъ — минестра, телячье жаркое — аросто дивительо, папате — картофель, окорокъ — прескіуто, колбаса — салами, рагу — стуфатино, сладкій пирогъ — кростата ля фрути, цвѣтная капуста — кароли фіори, апельсинъ — оранчіо или портогальо.

Прочитавъ столбецъ до конца, она снова начинала затверживать эти слова. Николай Ивановичъ проснулся, открылъ глаза и спросилъ:

— Доходишь-ли?

— По немножку дохожу. Вѣдь все для васъ хлопочу и учусь, а вы этого не чувствуете!

— Кажется, языкъ не трудный. Манже — манжато, аржанъ — аржанто. Какъ красное-то вино по итальянски?

— Вино неро.

— Вино неро, вино неро. По русски вино, а по ихнему вино. Чего-жъ тутъ! Даже съ нашимъ схоже.

— Баня — тоже и по итальянски бани, сказала она ему.

— Скажи на милость! Стало-быть мы къ итальянцамъ-то ближе, чѣмъ къ французамъ. А какъ бѣлое виню?

— Вино бьянко.

— Вино бьянко. Фу, какъ легко! Да это я сразу…

— Яблоки по французски помъ, а по ихнему поми. Сыръ — фромажъ, а по ихнему — форманно.

— Стало быть ты по итальянски-то будешь свободно разговаривать?

— Да, думаю, что могу. Особенно мудренаго, дѣйствительно, кажется, ничего нѣтъ. Очень многія слова почти какъ по французски. Вотъ только гостинница не готеліо, а альберго называется. Альберго, альберго… Вотъ это самое главное, чтобы не забыть. Гарсонъ — ботега.