Где апельсины зреют - [44]

— Вотъ Монте-Карло! Вытаскивайте, господа, скорѣй сакъ-вояжи и подушки, ежели хотите настоящимъ манеромъ позавтракать, — засуетилась Глафира Семеновна, схватила сакъ-вояжъ и выскочила на платформу.

— Глаша! Глаша! Лучше подальше… Лучше наслѣдующей станціи… — говорилъ женѣ Николай Ивановичъ, но она снова вскочила въ вагонъ и вытащила оттуда на платформу дорожный баулъ и подушку…

Сталъ за ней вылѣзать на платформу и Конуринъ съ своей громадной подушкой.

— Иванъ Кондратьичъ! Ты-то чего лѣзешь! Вѣдь это Монте-Карло! старался пояснить ему Николай Ивановичъ.

— Ничего. Богъ не выдастъ — свинья не съѣстъ. Ужасъ, какъ ѣсть хочется. Вѣдь вчера, до глубокой ночи проигравши въ рулетку, такъ мы нигдѣ и не ужинали, такъ ужъ сегодня-то хоть позавтракать надо основательно, — отвѣчалъ Конуринъ.

— Я не выйду здѣсь… Вы какъ хотите, а я не выйду. Я дальше поѣду… Я не желаю…

— Да полно, Николай Ивановичъ, капризничать! Тебя въ ресторанъ поведутъ, а не въ рулетку играть. Выходи скорѣй сюда.

— Но вѣдь это-же свинство, Глаша, такъ поступать. Вы оставайтесь, а я уѣду.

— Ну, и уѣзжай безъ билета. Вѣдь билеты-то у меня.

— Глаша! Да побойся ты Бога…

— Выходи, выходи скорѣй изъ вагона. Поѣздъ трогается.

— Это чортъ знаетъ что такое! воскликнулъ Николай Ивановичъ, выбросилъ на платформу еще небольшой сакъ-вояжъ и плэдъ и выскочилъ самъ изъ вагона.

Поѣздъ медленно сталъ отходить отъ станціи.

XXXI

Ручной багажъ сданъ на станціи на храненіе. Николай Ивановичъ ворчитъ, Глафира Семеновна торжествуетъ, Конуринъ тяжело вздыхаетъ и дѣлаетъ догадки, что его жена теперь въ Петербургѣ дѣлаетъ, — и вотъ они подходятъ наконецъ къ подъемной машинѣ, втаскивающей посѣтителей Монте-Карло, на скалу, къ самому игорному дворцу — вертепу.

— И вѣдь на какую высоту подняться-то надо, чтобъ свои денежки въ этой самой рулеткѣ оставить, за поднятіе на машинѣ заплатить, а вотъ лѣзутъ-же люди и еще какъ лѣзутъ-то! говорилъ Конуринъ.

— Можно и пѣшкомъ идти, половина пріѣхавшей публики кругомъ пѣшкомъ пошла, но только трудно въ гору подниматься, отвѣчала Глафира Семеновна.

— Пѣшкомъ-то можетъ быть лучше, счастливѣе. На манеръ какъ-бы по обѣщанію на богомолье. Не пройтись-ли и намъ пѣшкомъ?

Но они уже стояли въ подъемномъ вагонѣ и машина медленно поднимала ихъ.

— Надѣюсь, однако, Конуринъ, что мы только позавтракать поднимаемся, замѣтилъ Николай Ивановичъ.

— Позавтракать, позавтракать, отвѣчалъ Конуринъ.

— Но ты ужъ въ родѣ того, какъ будто подговариваешься, чтобъ играть.

— Ни-ни… Что ты! Полторы-то тысячи проигравши? У насъ деньги не бѣшенныя, а наживныя.

— Да что вы все полторы, да полторы! Вовсе даже и не полторы, а всего тысячу четыреста, и наконецъ вѣдь не рублей, а четвертаковъ, французскихъ четвертаковъ, проговорила Глафира Семеновна.

— А это мало развѣ, мало? подхватилъ Николай Ивановичъ. — На эти, деньги мы цѣлое путешествіе сдѣлали отъ Петербурга до Парижа, а тутъ вдругъ въ одномъ паршивомъ Монте-Карло столько-же…

— Врешь. Въ Монте-Карло и въ Ниццѣ, все вмѣстѣ, и на троихъ мы только тысячу четыреста четвертаковъ проиграли, не рублей, а четвертаковъ.

— А вѣдь за четвертакъ-то мы по сорока копѣекъ платили.

— Да что объ этомъ говорить! Если такъ сквалыжничать и расчитывать, Николай Иванычъ, то не надо было и заграницу ѣздить. Сюда мы пріѣхали не наживать, а проживать. Тогда поѣхать-бы уже въ какой-нибудь Тихвинъ… Да вѣдь изъ Тихвинѣ тоже за все подай.

Подъемная машина остановилась и вагонъ распахнулъ двери въ благоухающій садъ. Пахло кипарисами, пригрѣтыми весеннимъ солнцемъ, шпалерой шли цвѣтущія бѣлыми и красными цвѣтками камеліи, блестѣлъ лимонъ въ темнозеленой листвѣ. Ивановы и Конуринъ шли по аллеѣ сада.

— Природа-то, посмотри, какая! — восторженно говорила Глафира Семеновна мужу:- А ты упираешься, ворчишь, что мы здѣсь остановились.

— Я, Глаша, не супротивъ природы, а чтобы опять дураковъ не разыграть и деньги свои ярыгамъ не отдать. Природу я очень люблю.

— И я обожаю. Особливо ежели подъ апельсиннымъ деревцомъ, да на апельсинныхъ коркахъ водочки выпить. — откликнулся Конуримъ и прибавилъ:- А отчего мы ни разу не спросили себѣ на апельсинныхъ коркахъ настоечки? Вѣдь ужъ навѣрное здѣсь есть.

— А вотъ сейчасъ потѣшимъ васъ и спросимъ, — отвѣчала Глафира Семеновна.

Они вышли къ главному подъѣзду игорнаго вертепа. На лѣво отъ подъѣзда виднѣлся ресторанъ съ большой терассой. У подъѣзда и около ресторана толпилось и шныряло уже много публики, на терассѣ также сидѣли и завтракали.

— Такъ въ ресторанъ? — спросилъ Николай Ивановичъ.

— Погоди немножко, пройдемся… Мнѣ хочется хорошенько вонъ на той дамѣ платье разсмотрѣть, — сказала Глафира Семеновна. — Удивительно оригинальное платье. Она въ пальмовую аллею пошла. Кстати и пальмовую аллею посмотримъ. Смотри, клумбы съ розами… Въ мартѣ и розы въ цвѣту. А латаніи-то какія на открытомъ воздухѣ и прямо въ грунту! Вѣдь вотъ этой латаніи непремѣнно больше ста лѣтъ. И пальмѣ этой тоже больше ста лѣтъ. Ихъ года по рубчикамъ, оставшимся отъ старыхъ листьевъ, надо считать.

— Вы платье-то на дамѣ разсматривайте, которое хотѣли, да поскорѣй и въ ресторанъ, чтобы на апельсинныхъ коркахъ… — проговорилъ Конуринъ.