Газета Завтра 972 (26 2012) - [22]

       то тогда лишь — после штыковой, 

       когда пальцы так дрожали,

       что не мог свернуть я самокрутку.

       Женя Дягилев мне сунул в рот свою... 

Чем ещё новеньким порадовал писатель критика, что открыл? Пожалуйста: "То была первая бомбёжка, самолёты пикировали один за другим, заходили на цель, а целью был я". Ну, это опять о страхе. Да, бывает такое ощущение под бомбёжкой и под обстрелом. Об этом есть хотя бы у Окуджавы в его повести "Будь здоров, школяр!", очень выразительно написал Семён Гудзенко:

         Мне кажется, что я — магнит,

         Что я притягиваю мины.

         Разрыв. И лейтенант хрипит,

         И значит, смерть проходит мимо. 

Всё? Нет, вот ещё одно художественное открытие: "В огромном синем небе не было ни одного нашего самолёта, с земли не били зенитки, ни одного выстрела". Да, бывали такие скорбные обстоятельства. И многократно описаны. Загляните хотя бы в военные дневники Симонова. Вот что он видел в те дни под Бобруйском: "На наших глазах прошло десятка полтора ТБ-3 без сопровождения истребителей. Машины шли тихо, медленно... И здесь я стал свидетелем картины, которую никогда не забуду. На протяжении десяти минут я видел, как "мессершмитты" один за другим сбили шесть наших ТБ-3... Не проехали ещё и километра, как совсем близко, прямо над нами, "мессершмитт" сбил ещё один — седьмой ТБ-3. Во время этого боя лётчик-капитан, мой попутчик, вскочил в кузове машины и ругался страшными словами, махал руками, и слёзы текли у него по лицу. Я плакал до этого, когда видел, как горели те первые шесть самолётов. А сейчас плакать уже не мог и просто отвернулся, чтобы не видеть, как немец будет кончать этот седьмой самолёт". Там, под Бобруйском, Симонов и завещал развеять свой прах...

 А спрашиваю вас, горбачёвский Герой Гранин, и вас, путинский лауреат Турков, это — сочиненная война? Молчат лауреаты.

 Но их любимый персонаж продолжает: "Я мчался, словно по пятам за мной гнались. Ни разу не оглянулся, смотрел только на впереди бегущих, обгоняя одного за другим... Я что-то орал, кому-то грозил..." Ну, это уже паника. Паникёров пристреливали на месте. Вот опять Белаш:

         Немцы встали в атаку...

         Он не выдержал — и побежал.

  — Стой, зараза! — сержант закричал,

         угрожающе клацнув затвором,

  и винтовку к плечу приподнял.

        — Стой! Кому говорю!

        Без разбора

        трус, охваченный страхом, скакал,

        и оборванный хлястик шинели,

        словно заячий хвост, трепетал.

        — Ах, дурак! Ах, болван! Неужели? —

        помкомвзвода чуть слышно сказал

        и, привычно поставив прицел,

        взял на мушку мелькавшую цель.

        Хлопнул выстрел — бежавший упал.

        Немцы были уже в ста шагах... 

 А у Гранина конец сюжета такой: "Последнее, что я видел, это как Подрезов стоял во весь рост в окопе, стрелял и матерился. Выжить он не мог. Да он и не хотел выжить, это я знаю точно, ему обрыдла такая война, бегство..." Точность знания об этом человеке здесь весьма сомнительна. Но допустим, что так. Однако что было бы, если и другим не хотелось бы выжить в ту отчаянную пору войны? К счастью, почти всем хотелось выжить и в самом начале войны, и в самом конце, как честно писал Белаш:

     Мы знали, что умрём мы не в постели.

     И потому — судьбе наперекор —

     мы так остервенело жить хотели,

     как никогда до этих пор.

Но, увы, но, к счастью, при этом случалось и так:

     Мы могли отойти: командиров там не было.

     Мы могли отойти: слишком много врагов.

     Мы могли отойти: нас ведь было лишь четверо.

     Мы могли отойти — и никто бы нас не упрекнул.

     Мы могли отойти, но остались в окопах навеки.

     Мы могли отойти, но теперь мы зарыты в земле.

     Мы могли отойти, но теперь наши матери плачут.

     Мы могли отойти — только мы не смогли отойти:

     за спиною Россия была.   

И тут возникает желание узнать, кто же именно "сочинил" ту фальшивую, ложную картину войны. Всегда осмотрительный критик ни одного имени не называет. И мы вынуждены спросить в лоб: Шолохов "сочинил" войну в помянутом романе "Они сражались за родину"? Алексей Толстой — в "Рассказах Ивана Сударева" и "Русском характере"? Леонов — в "Нашествии" и "Взятии Великошумска"? Эренбург — в публицистике и в романе "Буря"? Симонов — в повести "Дни и ночи" и таких, например, стихах, как "Жди меня" или —

       Опять мы отходим, товарищ. 

       Опять проиграли мы бой.

       Кровавое солнце позора

       Заходит у нас за спиной...

Твардовский — в "Василии Тёркине" и в стихах "Я знаю, никакой моей вины"? Некрасов — в повести "В окопах Сталинграда"? Фадеев — в "Молодой гвардии"? Или пустую фантазию придумал Щипачёв о сброшенном немцами по приказу генерала памятнике Ленина в небольшом городке?

         А утром этот самый генерал

         Взглянул в окно и задрожал от страха: 

         Как прежде в сквере памятник стоял,

         Незримой силой поднятый из праха. 

 Может, врали Корнейчук в пьесе "Фронт", Довженко — в "Отступнике"? Леонид Соболев в "Морской душе" и в "Зелёном луче"? Гудзенко вот в этих строках?-