Газета Завтра 921 (28 2011) - [27]

Поэма пошла по рукам. Пока молодой калужский секретарь обкома партии ни дал в местной газете в шести номерах. Почти полностью. Я спрашиваю его: как вы не побоялись? А он мне: как ты не побоялся такую поэму написать?

Был такой редактор "Советского воина" Золототрубов. Он прочел в газете калужской и всю поэму у себя в журнале напечатал. Потом уже в книге в издательстве "Советский писатель" поэма идет, вызывает меня в ЦК КПСС Альберт Беляев. И из книги снимает 1200 строк. Вышла поэма в самом урезанном виде. Но с годами, с переизданиями, потихоньку восстанавливал текст целиком.

В.Б. Так что доставалось и вам при советской власти?

В.С. При советской власти были и зажимы, и трудности огромные, и репрессии, всё было, но и была радость от самой жизни, от полноты бытия, от уверенности в завтрашнем дне. Сейчас этого нет ни у кого. Даже у богатеев. Я помню, Вася Белов ко мне приехал. Роман его у нас в издательстве "Современник" печатался. Он даже не поверил, как мы его роман провели через цензуру. "Неужели целиком идёт? Пошли от радости выпьем".

Я скажу, что главный цензор Владимир Солодин умнейший был человек, и всё понимал. Сколько блестящих произведений русских мы сумели напечатать в "Современнике"! К примеру, "Кончину" Володи Тендрякова никто не хотел публиковать, мы взяли и напечатали. Звонит тот же Беляев: "что ты творишь? Этот роман уже в ФРГ печатается". Я отвечаю: если вы всё будете запрещать, не только в ФРГ, и где угодно выйдет. Дайте мне опубликовать, и эта книга еще премию у нас получит. Так и бывало: сначала запрещали, потом за эту же книгу Ленинские премии давали. Мы сами своими запретами немало у себя врагов наплодили, напортили. Вот сейчас всё это запрещенное выходит — и хоть кто-нибудь читает? Так и в советское время: пошумели бы немного, поговорили, талантливое осталось, а про мусор вскоре забыли бы. Нашим врагам не о чем шуметь было бы.

В.Б. Кого назовете из своих любимых поэтов русских?

В.С. Прежде всего, Сергея Есенина. Я учился еще во втором классе. У нас по рекам гнали лес. И работали на сплаве расконвоированные заключенные. Женщины из деревень, сами нищие, но напекут пироги из картошечки, и суют нам: "Сынок, отнеси заключенным, им плохо, поди". Мы с ребятишками и носим. И как-то те зэки не были похожи на злых уголовников. Правда, были наколки и на ногах — "они устали", и на руках — "мама, жди меня". Дадим им пирогов, они сядут на перекур, разговорятся. То о Борисе Корнилове, то о Павле Васильеве и, конечно же, о Сергее Есенине. Я прихожу на урок по литературе и простодушно называю эти имена. Дарья Никитишна, наша учительница, добрая, светлая, влюбленная в литературу, оставила меня одного в классе, села на стол и спрашивает: откуда ты знаешь об этих поэтах? Я рассказываю, а у неё слезы текут. Так я познакомился с настоящей русской национальной поэзией.

В.Б. Эти русские поэты и сегодня, вроде бы и разрешенные, но не в чести у интеллигенции. Кроме знаменитой четверки: Пастернак, Мандельштам, Цветаева, Ахматова, — никого и знать не хотят. Хорошие поэты, не спорю, но зачем так сужать поэтический горизонт? И, конечно же, интеллигенты наши подальше держатся от тех поэтов, в ком сильно национальное русское начало, от Клюева и Заболоцкого до Корнилова и Васильева. Да и Есенина стремятся превратить в некоего балагура. Не Есенину же давать Нобелевскую премию.

В.С. Я решил, когда выйдет моя первая книга стихов, поеду к нему на родину. Так и сделал. Приехал в Рязань. Мы тогда догоняли Америку, в магазинах были только черный хлеб и водка. Я взял и хлеб, и водку, сижу у дома Есенина, понемногу выпиваю. Идет бабушка: "Ты к Есенину приехал?" — "Да, к Есенину". -

"Ой, и скандалить же он любил…" "Садись, бабушка. Выпьем по рюмочке". Села.

Потом говорит: "И всё же, хороший он был человек…" — " Ну, давай еще выпьем". — "Милый, это же всё вруть. Добрый. Добрее его и не было. А гармонист какой был! Из Москвы подарки привозил. Я была молодая, красивая. Может, ему и нравилась".

Надо не забывать Юрия Прокушева, он всю жизнь посвятил Есенину. Столько запретов сумел сломать! Улицы, памятники, музеи Есенину — многое благодаря его подвижничеству было сделано. Потом я тесно сдружился со всей семьей Есенина, довелось хоронить и сестер его, и сына. Вся моя судьба связана с Сергеем Есениным.

С детства, как услышал о нем от зэков, так и несу, словно колокольный звон, в своей душе. Потом много занимался судьбой Павла Васильева, Бориса Корнилова, Алексея Ганина.

В.Б. Насколько я знаю, вы впервые опубликовали многое из запрещенных стихов этих поэтов, рассказали об их судьбах.

В.С. Мне довелось работать в закрытых архивах. Помню, выписывал целый день из дела Павла Васильева его строки, а потом мне работницы архива сказали: хотите, мы вам подарим его фотографию? Приносят маленькую, где он весь избитый, растерзанный. Я говорю: нет, мне не нужна такая фотография, какого-то сломленного человека. Приносят через 30 минут другую. Где он такой красавец, в барашковом воротнике. Она потом и разошлась по изданиям. Потом Куняев работал в том же архиве и тоже немало сделал для его нового открытия.