Газета Завтра 917 (24 2011) - [18]

Конечно, ни по характеру, ни по масштабам, ни по тяжести испытаний все прежние войны, которые вела Россия, не сопоставимы с Великой Отечественной. Никогда еще наша страна не ставила под ружье 34,4 млн. человек. Никогда еще ей не приходилось оставлять врагу территорию с населением в 80 миллионов человек. Если же говорить о коллаборационизме, то историки, изучавшие тему, называют полтора миллиона человек, в число которых входили служившие в национальных формированиях, в казацких дивизиях, в боевых, специальных и вспомогательных частях противника, наконец, в полиции, где служила одна треть всех коллаборационистов. Из них русские в центральных областях СССР, оккупированных врагом, составляли 300 тысяч.

Тоже много. Но опять же с чем сравнивать. Что считать "нормой"? Если библейский сюжет о Христе, сданном одним из двенадцати преданнейших учеников — апостолов (что составляет восемь процентов), то наша армия и народ выглядят более чем достойно. Если с другими странами Европы времен Второй мировой войны, например, с Францией, не знавшей ни массовых конфискаций, ни репрессий, ни коллективизации, то надо учесть, что из шести миллионов человек, служивших в вооружённых силах страны, практически все, если не сдались сами, то были сданы вермахту, после чего до миллиона французов сражалось на стороне Гитлера на фронтах Европы, в том числе против нас, и в африканском корпусе Роммеля.

Уточнений требует и утверждение о массовом добровольном переходе наших граждан на сторону врага. Условия, в которых оказались миллионы пленных, был такими, что зачастую вступление в коллаборационистские формирования было единственной возможностью спастись от голодной смерти в концлагере. При этом многие рассчитывали, получив оружие, перейти к своим. И переходили к партизанам не только в одиночку, но и большими группами, вместе с оружием. Примеров достаточно, в том числе из практики так называемых национальных легионов: татарских, армянских, грузинских и т. д. Заподозренные германским командованием в готовности перейти на сторону Красной Армии, эти части срочно переформировывались или переводились на Запад, но и там, перебив немецких командиров, их бойцы переходили на сторону французских, югославских, итальянских партизан.

Даже многие литовцы, в симпатиях к большевизму не замеченные, скрывались от "добровольного" призыва в лесах, за что их родственники подвергались репрессиям вплоть до расстрелов. От "добровольной" службы в войсках СС уклонялось и большинство офицеров довоенной латвийской армии, о чем нелишне помнить как нынешним апологетам былых нацистских доблестей в странах Балтии, так и московским памфлетистам.

И не о массовых переходах наших воинов с первых же дней войны на сторону врага свидетельствуют немецкие генералы, а о совершенно ином.

"Следует отметить упорство отдельных русских соединений в бою. Имели место случаи, когда гарнизоны дотов взрывали себя вместе с дотами, не желая сдаваться в плен". Это запись из дневника начальника генерального штаба сухопутных войск вермахта генерал-полковника Ф. Гальдера, сделанная на второй день войны.

На третий день: "В общем, теперь ясно, что русские не думают об отступлении, а напротив, бросают все, что имеют в своем распоряжении, навстречу вклинившимся германским войскам".

На четвертый день: "Оценка обстановки наутро подтверждает вывод о том, что русские решили в пограничной полосе вести решающие бои и отходят лишь на отдельных участках фронта, где их вынуждает к тому сильный натиск наших наступающих войск".

На восьмой день: "Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека".

Генерал Блюментритт, наступавший на Минск, отмечал: "Поведение русских даже в этой первой битве являло собой поразительный контраст с поведением поляков и западных союзников, когда те терпели поражение. Даже будучи окруженными, русские дрались за свои позиции и сражались до конца".

17 сентября 1941 года командование 39-го корпуса вермахта направило Гитлеру памятную записку о возможностях подрыва большевистского сопротивления изнутри. В ней отмечено: "Предшествующий ход восточной кампании показал, что большевистское сопротивление и ожесточение превзошло все ожидания. Никто не должен предполагать, что война приведет к революции в Советском Союзе".

Шеф политической разведки В. Шелленберг пишет нечто просто парадоксальное. Время от времени он встречался, что называется, за рюмкой чая с двумя бывшими служащими РККА: полковником и ефрейтором. Оба попали в плен под Вязьмой, прошли вербовку в лагере, обучение в разведывательно-диверсионной структуре "Цеппелин", где им целиком доверяли. Но едва речь заходила о войне, оба говорили: "Вы её проиграете". И далее — о мощи Красной Армии, о непреклонной воле Сталина.

И если подобное имело место в столь специфических сферах той войны, то что думали и как чувствовали себя тысячи рядовых людей, пошедших служить врагу? Взять тех же полицейских, в рядах которых народ был разный: просто отморозки, шкурники из номенклатурной обслуги, но больше было людей, сбитых с толку, растерявшихся и выжидающих, чья возьмет. Как бы то ни было, "мнение большинства", похоже, выразил заместитель начальника полиции Сапычской волости Погарского района Брянской области Иван Раскин, сказавший на гулянии в своем кругу тост, который вызвал у гостей оцепенение: "Мы знаем, что народ нас ненавидит, что он ждет прихода Красной Армии. Так давайте спешить жить, пейте, гуляйте, наслаждайтесь жизнью сегодня, так как завтра нам все равно поотрывают головы".