Газета Завтра 799 (11/2009) - [33]

И "перегибы" тут как тут. Не хватает денег, чтобы закончить многие объекты на селе. Остановлено возведение школ, больниц, животноводческих помещений. Буквально три дня назад объявили забастовку строители гигантского свиноводческого комплекса в Свердловской области. Требуют зарплаты. Лозунг : "Жрать нечего". До кассы Стабфонда им ни в жизнь не дойти. Зато оттуда рекой потекли миллионы в пустующие цехи Ростсельмаша, где на деньги Стабфонда будут пытаться построить комбайн нового поколения. А чтобы его фермеры купили, уже сейчас резко повышаются пошлины на комбайны импортные. В том числе и подержанные. Как с автомобилями. Взявшему кредит на покупку такого комбайна еще и процентную ставку оплатят. Чтобы никаких тебе "связей с Западом". Никакого выбора. Жри, что дают. Мужики покряхтят, конечно, но подпишут все бумаги. Убирать урожай чем-то надо. Но осадок останется. Импортные тракторы и комбайны им очень нравились. Спросите у любого. Однако, как я уже замечал, потакать им опасно.

Под этот ростсельмашевский проект открыли вакансию на 800 рабочих мест. Желающих много. Начальники говорят, "ведем строгий отбор". "Места получат только лучшие из лучших". "Из кризиса мы должны выйти сильными". "Жизнь после кризиса будет гораздо более жесткой". И значит те, кто не прошел по метрикам — отбросы производства, второй сорт, лузеры. Им в руководство рекомендации Роспотребнадзора. Глава этой конторы Г.Онищенко, человек с самым постным, можно сказать, изнуренным лицом на нашем ТВ, выпустил в свет документ, по которому россиянам рекомендуется тратить на продукты не более 2700 рублей в месяц. В документе также говорится, что за последние восемь лет "масса каждого россиянина возросла на 2 килограмма".

Пора худеть!

Евгений Головин РЕМБО НЕИСТОВЫЙ

Переводить поэзию совершенно безнадежно: и легкую, и трудную. В легкой поэзии пропадает изящество и легкомыслие, свойственное поэту, чувствующему легкомыслие языка, в трудной поэзии трудность и глубина отечественного языка подменяется сложностью и непонятностью стихотворной фразы. В результате — запутанная головоломка, составленная из непонимания подлинника и незнания языка, потому что иностранный язык хорошо знать нельзя принципиально. Увиденные глазами двух иностранцев, дожди идут иначе, птицы летают иначе, бомбы взрываются иначе. Эти иностранцы к тому же индивидуально различны. Два непонимания, помноженные друг на друга, дадут полную неразбериху, вызовут удивление и переводчиков и поэта. Особенно касается сие современной поэзии, где автор сам желал бы какого-нибудь разъяснения, потому что, уступая инициативу словам, он хотел бы угадать, таят ли какой-либо смысл строки, что зачастую стоили столько труда. "Стихотворение имеет тот смысл, который ему дают", — сказал Поль Валери. Но автор стихотворения может с ним не согласиться: я чувствую некий смысл, но черт меня возьми, если я его понимаю.

"Я представлял из себя какой-то островок. На моих бортах

Ссорились, галдели, шипели, устраивали гвалт

злые птицы с желтыми глазами.

Я, между тем, плыл. И сквозь мои хрупкие ребра

Утопленники вплывали спать в мой трюм".

Речь идет о корабле. О "Пьяном корабле" Артюра Рембо. Но это когда-то было кораблем. Морская стихия истерзала его, превратила в источенное соленой водой бревно, в жалкий обломок, в игрушку ураганов, месяцами торчащую на рифах, либо запутанную в густой листве затерянной бухты:

"Теперь я — суденышко, потерянное под ветвями неведомой бухты,

Брошенное ураганом в эфир, куда не попадает ни одна птица,

Ни мониторы, ни ганзейские парусники

Не выловят из воды жалкий, пьяный каркас".

Почему корабль пьяный? Потому что нет экипажа, нет рулевого, он блуждает по прихоти волн? В данном случае это лишь начало опьянения. Он еще сохраняет форму, его еще можно узнать. Но морская стихия постепенно ломает его, разрушает, превращает в нечто невообразимое: то в плавучий островок, покрытый спутанным рангоутом, где еще угадывается судно, то в гнилой каркас — он всплывает на поверхность или погружается в глубину, не представляя никакой ценности для проходящих судов. Опьянение лишило его движения под ветром (паруса сорваны) и направленности (штурвал сломан), превратив в одно из видений морской пены:

"Свободный, словно клок дыма, поднятый фиолетовым туманом,

Я пронзил, точно стену, красноватое небо,

Я принес изысканный конфитюр хорошим поэтам -

Лишайники солнца и лазурную слизь".

Море и небо смешались грозовым водоворотом безумных стихий. "Пьяный корабль" ныряет в пропасть этого водоворота, потом вновь появляется на вершине бури:

"Нелепый кусок дерева, запятнанный электрическими лунами,

Я бежал, преследуемый черными морскими коньками,

Когда июли обрушивали на море

Пылающие провалы ультрамариновых небес!"

Опьянение, головокружение, безумие — так приблизительно можно назвать обломок вещи, сделанной когда-то человеческими руками и сохранившей воспоминания об этих руках. Но отражения человеческого конструктивного плана уже полностью искорежены. Чем интенсивней буря играет суденышком, тем безнадежней ломается конструкция, превращаясь в хаос разорванных впечатлений, в слуховое и зрительное месиво: