Газета Завтра 793 (05/2009) - [31]

Прежде чем обратиться собственно к журналу, позволим себе небольшое отступление. Критик Сергей Беляков как-то в своей интернет-публикации "Поколение С" о прозе тридцатилетних заметил, что, по его мнению, "надежды на "молодую смену" не оправдались. Хорошие писатели появились, но революцию делать не стали". Беляков говорит о ситуации некой стагнации в новом литературном поколении, или, если использовать расхожий термин современной политологии и СМИ, — стабильности. Критик считает, что в условиях, близких к тепличным, взращено это поколение, что достигло оно, благодаря обильной подкормке, своего определённого уровня, потолка и далее от него уже едва ли стоит чего-либо ожидать. Питательная база истощилась. Без новых генетических изысканий одними и теми же удобрениями большего не достигнуть уже.

Логика понятная, всем хочется как можно скорее лицерзеть появление безусловного гения, а то и целого созвездия их. Время сейчас бежит крайне быстро, художественное произведение всё более приближается по продолжительности актуальной жизни к газетной заметке, вот и поропимся. Но если объективно взглянуть на ситуацию, то, по большому счету, свежая кровь молодых писателей влилась в литературу в последние пять лет. А что такое пять лет, когда у нас в запасе… продолжать, я думаю, нет смысла.

Новое литературное поколение можно упрекать во многих грехах, но едва ли возможно в отсутствии острого социального пафоса, напряжённой попытки осмысления окружающей действительности. Если ещё недавно тезис о самозамкнутости и камерности литературы ещё имел право на существование, то сейчас боль, нерв современного общества и человека в нём стали едва ли не основным предметом художественного исследования литераторов.

О чём взыскует этот пресловутый "голос поколения", можно проследить и по подборке авторов, представленных в питерской "Авроре".

Герой повести Романа Сенчина "Конец сезона" Никита Сергеев периодически мучительно страдает от осознания собственного бесконечного опоздания в жизни: "многое ему уже поздно. И с каждым годом этих "поздно" становилось все больше, больше. Скоро и совсем что-нибудь элементарное совершить станет поздно". Линия жизни уже прочно прочерчена: семья, работа. Что-то менять — чудовищно поздно, можно лишь только обо всём этом сожалеть и мучительно страдать от осознания того, что жизнь сложилась инерционно, так, а не иначе, как представляется в фантазиях. Это тотальное опоздание преследует Сергеева. Ещё в юном возрасте, когда была совершенно иная ситуация и казалось, что всё еще "настоящее впереди", в частности, воплощение мечты о карьере хоккеиста, его не приняли в хоккейную школу: сказали, что поздно учиться кататься на коньках.

Однако, все эти рассуждения — временное явление, хандра. Привычка к сложившейся жизни побеждает, что-то ломать нет сил и возможности, время революций и героических личностей прошло, настал период нового фатализма — нужно слиться с фоном и всецело предаться неумолимой воли обстоятельств. Терзания героя Сенчина вполне можно проиллюстрировать строкой из песни Виктора Цоя: "Ты мог быть героем, но…"

У Захара Прилепина в рассказе "Жилка", наоборот, герой — сильная, волевая личность. Он — "занимается революцией", лезет на рожон. В противоположность Никите Сергееву настырно идёт против течения жизни. Хотя и это не является надежной гарантией защиты от периодически подходящих приступов грусти и неудовлетворённости в себе. Как бы там ни было, но обстоятества всё равно идут где-то рядом и излучают свою тлетворную радиацию. Некогда до безумства страстные отношения с женой меняются отдалённостью, толчком к которой становится усталость от "жизни и суеты". Прорываются жёсткие откровения о себе: "Мерзость и падаль, я давно потерял в себе человека, не звал его, и он не откликался".

В рассказе "Ильюшин и Невшупа" Александра Карасёва повествование закручено вокруг встречи двух бывших однокурсников, у которых осталось мало чего общего. Сложившаяся жизнь далеко развела их, хотя оба они военнослужащие. Их общение получилось инерционное, через силу, если бы выпал случай пройти мимо друг друга, то они, скорее всего, прошли бы, но в данном случае не получилось. Невшупа давно уже живёт по инерции, машинально, перемежая тихую и престижную службу в военкомате с работой ночным сторожем на рынке, а "мысли о том, что он делает что-то не так, он гнал". Ильюшин же мечтал еще раз попасть в Чечню. Ему "не нужны были ни квартира, ни выслуга, ни "чеченские" деньги. Он тоже понимал, что крайне много в его мечтах самообмана, но "что оставалось? Желание пострелять?" Общая атмосфера рассказа — разобщённость, отторжение, обмельчание всего, медленное проникновение и последующее торжество пошлости в жизни.

Валерий Айрапетян рассказом "Расстрел" ярко показывает раздвоенность жизни обычного, казалось бы, человека, но преследуемого снами, в которых его ведут на расстрел. Это жуткое ощущение последних минут, ожидания пули в голову распространяется и на реальную/дневную жизнь, постепенно подчиняя её себе, и как итог врывается типичным уличным разбоем из разряда "мужик, дай закурить", ощутимым "тяжёлым ударом по голове откуда-то сзади".