Газета Завтра 782 (46 2008) - [32]

Семейный вечер я закончил в больнице.

Ко мне явился плешивый толстяк в синем галифе и розовом пиджаке, скрипя сапогами, как натужная телега (мой двоюродный дядя), заохал, зацокал, просвистел "Землянку", сострил: "Ты вроде бьёшься, как в тесной печурке огонь. Как оно, ничего? Да, брат, перепугал ты всех!" Что б тебе, сволочь, сказать? "Дядя, когда греческий царь Иксион влюбился в богиню Геру, она превратилась в облако своих очертаний, а потом в осьминога. Потому-то я такой нервный, вертлявый, неуклюжий… Скажи-ка, дядя, а ты видел уклюжих?" Дядя засопел, аккуратно поставил на столик пакет с макаронами, неожиданно мягко подкрался к врачу, заорал: "Клизму, почаще клизму, товарищ доктор. Говорят волшебное средство! Про Герку эту я слышал, она у нас лифтершей, а вот про царей этих, будь они неладны… сейчас вроде дозволено, а потом глядишь… и лагерь".

Потом притащилась тетя Ираида. Пока вынимала пакет с макаронами, всё рассыпала по полу. Персонал оживленно хрустел макаронами, какой-то профессор поскользнулся и долго ползал под кроватями больных - искал потерянное пенсне. "А у тебя, я вижу, макароны уже есть, кушай, племянник, кушай, в них калорий много, а я пока своих насобираю, много ли мне, старухе, надо. А у нас новости! - лопотала тетя Ираида. - Помнишь Семён Семёныча из аптеки? Ну, который с перевернутым протезом. Так у него по пьянке протез стащили. Ходит, сердешный, деревяшкой стучит", - тетя поучительно посмотрела на меня. Невольно поджав ногу, я зачем-то пробормотал: "Протезы часто крадут". "А Зойку-то, воровку, с работы сняли. Так она теперь палкой с крюком по мусорным бакам шарит. Пьяная шляется пуще прежнего. Ну ладно, заболталась я, надо еще поймать Петровича, чтоб комод починил. А ты, Дима, помни: не к тому тебя мать в муках рожала, чтоб ты водку хлестал. Ну, я днями еще загляну". И торопливо побежала, рассыпая из авоськи остатки макарон…

Господи, за что?! Внутренний голос шепчет: очутиться бы со всей компанией на необитаемом острове, вот начнется песня! Как можно жить в липком климате взаимной зависти, подозрительности, скрытой враждебности? Если держаться уклончиво и вежливо - прослывешь гордецом, если стараться всем понравиться - обзовут подлизой. Не всё ли равно? Да и можно ли назвать "семьей" группу случайных прохожих, вышедших из магазина или парка, с эскалатора или заводской проходной, объединенных сугубо материальными интересами, общими анекдотами и разрозненными знакомыми на протяжении пары десятков лет?

СЕМЬЯ ДОЛЖНА иметь прежде всего традицию, этический стандарт и общего духовного предка. Только при таких условиях возможно это оригинальное соединение. И, прежде всего, семья должна быть патриархальна. Книга Бахофена "Материнское право" относится к очень отдаленному мифическому прошлому, её отношение к современности сугубо сказочное. Люди меняются с каждым поколением, через десяток поколений их просто не узнать. Достаточно посмотреть фотографии начала двадцатого века и сравнить с современными - разница невероятная. Там чувствуется традиция и чувствуется семья. На современных изображениях лица ангажированы постоянными заботами, трудами, беспрерывной спешкой, ожиданием неурядиц и неудач. И ясно, что так оно и будет. Радость - самая обыкновенная вещь в мире - опустилась до уровня выигрыша в лотерею или в игорном автомате. Страдание - до истерических воплей и мордобоя.

КОГДА Я ВЕРНУЛСЯ ДОМОЙ - застал новых жильцов. Петрович - знакомый тети Ираиды - решил сделать из комода "дворцовую мебель" и покрывал его скверной позолотой, которая мазала всё и вся - даже плешь субъекта в синем галифе, что придавало оному вполне генеральский вид. Он сразу посуровел и ко мне более не приставал. Петрович соорудил в центре комнаты печку (ихнее отопление взорвёт и затопит весь дом), приставил лесенку и поселил на печке свою бабку - он принимал её за кошку и зачастую покрикивал "брысь". Бабка ночью распевала революционные песни и отличалась мужеством чрезвычайным: завыла "знают польские паны, знают псы-атаманы", свалилась в таз с грязным бельем и, как ни в чем не бывало, замяукала "как много девушек хороших". Петрович пришел в полный восторг и пригласил к нам жить двух баянистов. Синхронных баянистов: у одного была выбрита левая щека, у другого - правая; у одного бутылка водки торчала из левого кармана, у другого - из правого.

Отец с матерью ужасно перепугались прибавлению семьи. Мать горячо шептала отцу: "Вот соберешься утром на работу, а надеть нечего". Отец её успокаивал: "Да это ФСБ. Свои ребята из пятого отдела". Но, тем не менее, старался улизнуть пораньше на работу. Вообще на него как-то перестали обращать внимание. Петрович даже спросил у матери: "А муженёк ваш на фронте изволил пропасть? Так гнать надо этого дармоеда!" И выбросил пожитки отца в подъезд. Отец кричал, скандалил, кому-то жаловался, милицию приводил, наконец, получил срок и успокоился.

Петрович позолотил комод и стал начальником семьи. Мать шептала тёте Ираиде: "Вот это мужчина! Не то, что тот размазня. Ничего, в Мордовии из него человека сделают!" Потом приревновала тетю Ираиду к Петровичу. Тот усмехался: "Тощие вы больно. Вот приведу Машку Самоквасову (он описал в воздухе нечто облако- или ватообразное) - на всех хватит”. В этот момент люстра в верхней квартире упала - кирпичи и штукатурка посыпались на бабку. Старуха ошалела, сняла кирпич со лба и заорала: "Раскинулось море широко". Баянисты заливисто подхватили. Тут вошла Машка Самоквасова - нечто необъятное в цветастой юбке - и пустилась вприсядку. Баянисты перемигнулись и вытащили поллитровки. "Стоп! - цыкнула Машка. - Я стирать пришла. Грязища-то несказанная!" Посрывала кофты да блузки с матери и тёти Ираиды, стащила с генерала синее галифе и заплескала в корыте цветной водой. Баянисты пробовали её пощипать - на совесть отделала их мокрой тряпкой. "Ты бы, Петрович, портрет какой принес для плезира", - щегольнула Машка иностранным словом. "Есть, Марья Тимофеевна", - козырнул Петрович и вышел, печатая шаг. Отсутствовал, примерно, час, принес красивый яркий портрет: "Подвинься, бабка, дыру в потолке заделаем, а то взяла моду под люстрой спать". "Кто ж такой будет?" - поинтересовалась мать. "Это не кто-нибудь, деревня, а сам Григорий Сковорода". "И что ж ты будешь на нем жарить?" - прыснула мать.