Газета Завтра 781 (45 2008) - [6]

В перечислении всех причин резкого роста недоверия к руководству "новой России" нет смысла, поскольку это уже, увы, свершившийся факт. Главные из таких поводов названы и проанализированы на этой же странице газеты - а мы в заключение возвратимся к теме данной заметки.

Где недоверие - там опять опасение, опять волнение, страсти, страхи. Они всё те же - привычные, терзающие душу, не дающие нам покоя. Что будет завтра? Где работать? Где жить? Чем кормить семью? Чем платить за лечение? Как уберечь от беды детей? Как вообще сохранить ту землю, кроме которой у нас никакой больше нет?.. Одних, кто слабее, страхи парализуют. Других, еще не сломавшихся, заставляют искать пути к преодолению депрессии. Пути могут быть спокойными, взвешенными - но могут быть и отчаянными, на то ведь это и страх. А отчаянность, помноженная на недоверие к власти, - это уже без пяти минут ситуация, способная привести к страху совсем другому - со стороны самой власти. Ее счастье, что люди сегодня поразительно инертны: бойцы-старики уходят, их дети успели смертельно устать от постылой жизни, теперь подрастают внуки и правнуки. Захотят ли они жить в страхе - пока неизвестно. Что - если нет?..

Владислав Шурыгин ЦАРЬ-ГОЛОД

В детстве я любил рисовать дома. Сказочные, красивые дома. Я старательно прорисовывал их убранство - кровати, стулья, шкафы, полки. И в каждом доме обязательно рисовал кладовую, которую доверху набивал различными банками, бочками, ящиками, в которых, по моему замыслу, хранилась еда. И без этой кладовой дом мне казался уязвимым и пустым.

Сейчас я иногда вспоминаю это своё "творчество" и ищу ответ на вопрос, откуда у пятилетнего ребёнка был такой страх остаться без еды? Мы жили очень небогато, но голода я, конечно, не знал. Откуда же его страх возник во мне?

Может быть, он был заложен на уровне генов?

Ведь голодала моя мама. Родившаяся перед войной, она трёхлетней крохой оказалась с мамой и братом в оккупации. Её рассказы о том, как на поле выкапывали мороженую картошку и из неё пекли "тошнотики"; как до смерти сосед забил семилетнего мальчишку, забравшегося в дом и съевшего чугунок пустых щей; как по первой траве собирали и варили крапиву; как страшно отекали и пухли те, кто варил лебеду, навсегда врезались в память. Но ведь в пять лет я всего этого ещё не знал. И всё равно боялся голода.

Страх перед голодом, наверное, самый стойкий страх на Руси.

И при любых переменах он первым хватает людей за душу.

Отменят правители льготы, а люди, увидев в этом грозные знамения неблагополучия, начинают скупать муку и соль. Начинают разоряться банки, и в магазинах за подсолнечным маслом и сахаром выстраиваются очереди, как в горбачёвские времена. Полыхнёт на окраине военный конфликт, и снова люди спешат запастись продуктами так, словно большая война вот-вот накроет всю страну.

Страх перед голодом иррационален. Он не поддаётся анализу и осознанию. И чем дальше отделён человек от производства продовольствия, тем сильнее он укореняется в нём. Это крестьянин осенью, готовя хозяйство к зимовке, спокойно думает о том, что до следующего урожая ему хватит и хлеба и картохи; что сена для коровы до свежей травы вдосталь; что поросята к зиме вымахают в крепких хряков и мяса будет вдоволь, ещё и на продажу останется. А городской человек продукты берёт в магазине. Для него магазинные полки - это всё его хозяйство. С них он живёт, обменивая бумажки денег на живое молоко, хлеб и масло. И призрак вдруг опустевших полок, этот тот ужас, который преследует горожанина, как тень под солнцем.

Страх перед голодом гонит людей в деревню, к земле.

Это европеец, купив клочок земли и поставив на нём дом, выбирает, какой цветник разбить ему перед домом и что сделать за домом: корт или площадку для барбекю. Наш горожанин, будь он хоть инженер, хоть доктор наук, на участке о цветах думает обычно в последнюю очередь. А сначала надо вскопать грядки под лук и зелень, под морковку и капусту, а ещё обязательно отвести хотя бы пару соток под картошку, вдоль края пару-тройку яблонь посадить, а вдоль веранды крыжовник со смородиной. А потом каждые выходные к земле, на прополку, полив, чтобы осенью увидеть столь успокоительный бурт СВОЕЙ картошки, СВОЕЙ морковки, СВОЕГО лука. И, глядя на них, вдруг счастливо лизнёт сердце мысль: "Ну, теперь не страшно, перезимуем. От голода не помрём…"

И только молодёжь, которая лихие девяностые прожила в малом возрасте, непомнящая, что значит "дефолт" и невыплаты зарплат по полгода, едко посмеивается над родителями - чудаки, мол, интеллигенция, а в земле роются, как крепостные крестьяне. И ради чего? Ради пары мешков картошки, которая в любом магазине горами лежит за сущие копейки?

Хорошо им, они не голодали…

Александр Синцов СТРАХ ВОЙНЫ

Если бы проводился хит-парад русских поговорок, то в первой десятке всегда оказывалась: "Только б не было войны". Хотя присловью этому не так уж много лет. Родилось оно после Великой Отечественной. Не голод, не мор, не болезни, которые раньше уносили народа больше, чем любые ристалища, а именно война стала в последние пятьдесят лет главным антиподом жизни или просто отмерянного Богом срока существования всего того, что дышит и движется на земле.