Газета Завтра 769 (33 2008) - [27]

Как и всякого великого, его обвиняют во многом. В отечестве всегда не замечают своих пророков. Обвиняют в том, что на фронте попал в звуковую батарею, а не прямо на передовую, как будто молодой офицер сам определял место своей службы. Почти все уцелевшие писатели-фронтовики — из артиллеристов или связистов, моряков или летчиков. Из пехоты, кроме Виктора Астафьева, и назвать некого. Да и тот после первых боев был ранен, далее ходил в нестроевых. Одновременно Александра Солженицына обвиняют, часто одни и те же люди, что он письма полемические с фронта писал, упреки в адрес режима, чтобы попасть в лагерь и там спокойно перенести войну. Но если он и так был в тыловой звуковой батарее, чего ему перед самым концом войны бояться на фронте гибели и рваться в лагерь?

Его обвиняли сами же органы КГБ в том, что он был стукачом в советских лагерях. Хотя выдавать сексотов и по сей день в наших правоохранительных органах не принято. Что же не сообщили, к примеру, кто был сексотом из числа писателей? А вот Солженицына единственного не пожалели. Поэтому и не верится в эти россказни. Спустя годы его обвинят чуть ли не в американском шпионаже. Обвинят в том, что он желал разбомбить Советский Союз атомными бомбами. Пожалуй, со времен Древнего Рима привычно слова одного из художественных героев приписывать автору. Спросить бы обвинителей, где они такого начитались? В романе "В круге первом?" Может быть, и Пушкин виноват, что убил Ленского?

Его обвиняют даже в вермонтском американском уединении, будто это он сам себя выслал с родины. Его обвиняют даже в том, что он и в Россию вернулся необычным образом: через Колыму, через всю Сибирь. А он, несмотря ни на что, никогда не злился ни на кого и мечтал о счастье своего народа.

Казалось бы, издали многомиллионным тиражом его размышления об обустройстве России. И не захотели всерьёз вникнуть в эти размышления. Позвали в Думу на выступление — и высмеяли, не пожелав выслушать. Александр Солженицын писал всю жизнь о нравственности и праведности русского человека. Может быть, боятся и власти, и все его противники — не самого Солженицына, а прихода в жизни России нравственного человека? Испугались его Матрёны и Ивана Денисовича?

А я всегда поражался мужеству и стойкости этого необычайного человека. Горжусь своим знакомством с ним. Я одним из первых написал о нем в нашей отечественной прессе, в "Литературной России", стал переписываться с ним, еще когда он жил в Вермонте. Когда Александр Исаевич вернулся, то пригласил меня к себе и долго расспрашивал о России. Встречались позже неоднократно. Иногда он звонил мне домой (пугая своими звонками жену — всё равно, что Гоголь или Пушкин позвонил бы), спрашивал что-то о том или ином писателе. Он всегда любил точность во всём. Со временем я заметил в нём и дар удивительного литературного критика — думаю, со временем выйдет отдельно книга его статей, обзоров и рецензий: о Василии Белове, о Леониде Бородине, об Иосифе Бродском. Даже не принимая чужой ему мир писателя, он всегда точно его анализирует. Помню, в разговоре со мной он высказался о моих друзьях: "У Владимира Личутина удивительное чувство слова, такого нет ни у кого, а у Александра Проханова — природный метафоризм. Его метафоры не надуманы, не искусственны, они органичны, природны". Коротко и ёмко.

По сути, он был счастливым человеком, он сделал всё, что задумал, в истории, в литературе, в жизни. От него остались великие книги, после него осталась иная Россия, у него выросли прекрасные дети. На похоронах Александра Исаевича в Донском монастыре я разговорился с Натальей Дмитриевной, его верным деятельным помощником и организатором. Рядом с ней стояли все три их сына, три крепыша, три русских богатыря…

Может быть, и неприятие Солженицыным своего земляка Шолохова — не столько политическое, сколько соперническое, напоминающее осознанное "незнакомство" друг с другом Толстого и Достоевского.

Я бы, не стесняясь, сравнил его судьбу с судьбой Льва Толстого. Не будем рассуждать о художественных высотах, время покажет. Но если и сейчас Владимир Крупин боится "толстовской ереси", то можно понять, как относилось к писателю ортодоксальное православное общество тех времен, что писали о нём официальные и православные критики. Это было похлеще антисолженицынской кампании брежневских времен. Но оба выстояли. Оба доказали свою правоту.

Думаю, для крушения царского режима Лев Толстой сделал не меньше, а то и больше, чем Александр Солженицын для крушения советской власти. И оба делали свое дело не ради выгод интеллигенции, тем более не ради собственной выгоды или честолюбия, а ради своего народа. Оба предпочитали идее государства идею народа, были не державниками, а народниками и ставили народ гораздо выше, чем тот или иной господствующий режим. Не случайно и народные герои их перекликаются друг с другом: Платон Каратаев и Иван Денисович. В этом и есть коренное расхождение Александра Солженицына со столь же искренними патриотами-государственниками. Мы вечно забываем о существенной разнице между интересами народа и интересами государства, которые никогда не сливаются воедино, разве что в дни трагедий и великих войн.