Газета Завтра 605 (26 2005) - [11]

Я видел кровь, я видел Гайдара в Ингушетии, который во время войны лоббировал там оффшоры, я виде Ковалева, который разжигал в Чечне межнациональную рознь и помогал чеченцам. Я видел эту "демократию с лицом задницы".

После гибели Артема я создал свою телекомпанию, мы ушли на Третий канал — тогда он создавался на деньги Межпромбанка Пугачева, были прямые эфиры… Почти сразу у меня начались серьезные проблемы с чеченской преступной группировкой. С канала меня "ушли", и Рогозин поставил мне тогда плечо, оказал моральную поддержку, которая была необходима нашей команде.

Я уже был знаком с Рогозиным, еще со времен КРО — мы видели, как он дерзко ворвался на политическую арену, пытаясь отстаивать права русских за рубежом. Тогда я подумал: вот человек с иным типом мышления, он в состоянии говорить по-другому, он отличается и от власти, и от традиционной оппозиции. Мы встречались, много говорили, нас сблизила позиция по Югославии. Мы не понимали, как наша страна жалко "пускает пузыри" там, где могла бы стучать кулаком по столу. Жесткая позиция Рогозина в Европе и его стремление что-то изменить толкнули меня на политические шаги.

"ЗАВТРА". Вы стали депутатом год назад — пришли в Думу на место Геращенко. Что это за ощущение — быть депутатом, да еще от оппозиционной партии?

М.М. Став депутатом, я сразу понял, что нельзя быть везде, иначе будешь нигде, что я не должен вести себя, как депутаты из "ЕдРа", большинство из которых занимаются проблемами, в которых не разбираются. Я понял, что мне нужна своя ниша. Эту нишу я нашел в комитете по безопасности, поскольку профиль расследований мне близок. Однако "быть депутатом" для меня — это прежде всего работа в моем регионе, в Тверской области. Это моя родина, и большую часть времени я провожу там — естественно, участвуя и в заседаниях, и в работе комитета.

Но у нас ведь, по сути, нет парламента: весь парламентаризм умер с приходом нынешней "партии власти". Быть статистом в Думе, нажимая кнопки, я не могу — даже если это вечное голосование "против". Тяжело выражать протест, зная, что все твои инициативы отклоняются.

Партия "Родина" уже поняла, что эту дурную систему невозможно сломать из Москвы. Наша сила должна быть сосредоточена в регионах — только местные и региональные отделения в состоянии изменить ситуацию в стране. Время "конструктивной оппозиции" закончилось. Если мы будем и дальше находиться в пассивной оппозиции, засев в стенах Госдумы, то мы будем работать на эту "кладбищенскую стабильность", при полном непонимании со стороны избирателей, которые делегировали нас во власть, чтобы мы отстаивали их интересы. Партия — это инструмент, она нужна для того, чтобы взять власть в руки, а не для нажимания кнопок или удобного отстаивания "партийных принципов". Поэтому для меня регион стоит на первом месте.

"ЗАВТРА". Как можно работать в думском комитете по безопасности в стране, высшее руководство которой сдает национальные интересы один за другим? Чем может такой комитет заниматься?

М.М. В комитете есть опытные умные люди. Бывший министр МВД Куликов, Гуров, Гришенков. Несмотря ни на что, они сопротивляются. Беда их в том, что они связаны порукой под названием "Единая Россия", это их трагедия. В душе-то они всё понимают, но есть Кремль и политсовет их партии. А еще есть правительство, которое выдает отрицательные заключения по каждой их инициативе. Это глухая стена, поэтому решения комитета, к сожалению, во многом остаются незамеченными. При этом есть закрытые темы — их достаточно много — ядерная безопасность, например. Сейчас идут определенные улучшения в ситуации по ядерному могильнику ХДМ, у нас на комитете выступал заместитель генпрокурора Колесников. Конкретные люди понесут ответственность, будет поднят вопрос и о странном участии в проекте американцев. Но, конечно, пока курс страны неизменен, работы нормальной в комитете не будет.

"ЗАВТРА". В январе этого года вы участвовали в голодовке, которая оказалась поворотным событием в жизни "Родины", изменила всю стратегию партии. Очевидно, это был и экзистенциальный опыт для вас лично. Расскажите об этом.

М.М. У меня был опыт вынужденного голодания в Чечне, когда есть было просто нечего. Было дело и в Абхазии — трое суток шли через горы без провизии, потом едой и отравились: не знали медицинских навыков. Так что физически я был к голодовке готов.

Мы уже тогда поняли, что это пассивная форма протеста, но на тот момент это был единственно правильный выход. Понятно, что под нас никто не отдал бы ни Зурабова, ни Грефа с Кудриным. За нашими требованиями на тот момент стояла простая вещь: мы пытались объяснить, что если к оппозиции не прислушиваются, то оппозиция готова к решительным действиям. Мы добивались, чтобы нас хотя бы выслушали. Ведь это был полный абсурд, невозможный ни в одном парламенте мира: наши законопроекты не просто отклонялись — они даже не обсуждались! Нам пытались плюнуть в лицо. Мы стукнули кулаком и сказали: да пошли вы все. Десятки тысяч телеграмм поддержки со всей страны подтвердили нашу правоту.

Мы увидели, кто есть кто. Кто предатель, кто мерзавец, кто трясется за шкуру. В экстремальной ситуации всегда появляются добро и зло, без полутонов. Мы тогда поняли, что мы команда, группа единомышленников.