Газета Завтра 516 (41 2003) - [39]

Мне никогда не забыть особое, густо исчерканное страстями благородное лицо Афанасьева, удивительное по особенному рисунку, его участливый глуховатый голос с иронической интонацией, его дробный хрипловатый смех, его привычку исчезать внезапно, покидать беседу иль застолье, словно бы окружающие люди были в тягость ему; он постоянно тосковал по друзьям, близким по духу, но и не мог оставаться долго возле, будто что-то тяготило, томило, раздирало его.Афанасьев жил всё время в состоянии "ухода", " побега", и это чувство ожидания грядущего пути тяготило, надламывало, вносило трагизм в общем-то устойчивую упорядоченную и счастливо сложившуюся жизнь; он был домашним, городским человеком , а манили постоянно иные, воображаемые миры. Анатолий не был обделен судьбою ни в житье, ни в творчестве, успех рано и прочно навестил его. Когда Анатолий жаловался на болячки, я уверял, что это-де всё пустое, лишь игра тонкого художественного подсознания,повод для усовершенствования; дескать,всё пройдет и схлынет, как с гуся вода:только у мертвого ничего не болит. Но ведь был же повод относиться с доброй усмешкою к его капризам? Конечно, был… Бабушка, которую он любил, жила под сто лет, и я отчего-то был совершенно уверен, что Афанасьеву уготована жизнь долгая, со всеми радостями и неминуемым унынием старости. Дети выросли, вот и внуки пойдут, и он будет хлопотать сердечно возле них, выстраивая свое поколение. И вообще, бытует поверие, что человек, который вечно кряхтит, как старое дерево в бору, живет долго. А Толя надорвался вот в своем непокорном противостоянии,в каких-то неистовых трудах, словно бы чуял свои пределы; он, внешне мягкий, поклончивый, оказывается, как всякий гордый натурою человек, скрытный по существу и одинокий, не умел сгибаться, и этот ветровал, что бушует над Россией уже десять лет, подломил и его.Он катится по вершинам и сламывает болючих душою людей.

Как всякого совестного человека, Афанасьева угнетало наступившее "царство лжи"; он пристрастно вглядывался вокруг себя и, увы, не находил державы, за которую бы можно ухватиться.Его пригнетало, что люди так отчаянно разобщены, что даже писательское общество как бы исключило из себя писателя с большим дарованием и умом, писателя, энергетического, с талантом, близким к провидческому, и это вызывало недоумение и скепсис. Нет, он не обижался ни на кого, не жаловался, но этот недоуменный вопрос "почему?", как бы висел в воздухе.И чем больше Афанасьев выпадал из сообщества, никем не отмеченный, тем более погружался в себя, в свое одиночество, и оно становилось уже вызовом всем — дескать, живите, как хотите,а я покидаю вас навсегда, и ни звука мольбы вы не услышите от меня.Есть древнее присловье: "не приближайся слишком близко к властям — возненавидят, и не отстраняйся слишком далеко — позабудут". Гордый русский человек не знает золотой середины: уж если и рвать, то сразу и со всеми, ибо одиночество тоже таит в себе обманчивую сладость.

Русский мир раскололся на две части, и господа, похитив нашу волю, по-барски уселись за столом, по-свински забросив на государский стол свои копыта. Афанасьев мог бы легко вписаться в новую систему, его книги нарасхват, но он остался по эту сторону непроходимого оврага в толще русского народа-простеца, ни разу не изменив ему даже в мыслях, и никакие бы калачи и пышки не смогли бы переманить писателя в "царство лжи".

Я помню, как Афанасьев писал меланхолические повести о любви, в них не было ни крохи глума и блуда, и в них, думается , было много личного, потому что уж слишком тонко запутывалась и распутывалась бархатная паутина человеческих страстей. Он был по натуре своей любовный человек, несмотря на ироничность и подтрунивание, он поклонялся человеческой доброте и совестности, но вот дикое время заставило не только сменить стиль, но и содрало с души созерцательную печаль, с какою создавались его прежние романы и рассказы, и обожгло до кровоточащих язв.

Он боялся сатаны, приход которого предвидел;Афанасьев рассмотрел его в кишении человечьих масс и поразился его мерзости. Но не отступил в испуге, не отвел взгляда. Афанасьев стал в подробностях описывать портрет дьявола в его многоликости, лукавые образы его подельников и попутчиков, не боясь сам опачкаться о "не наших", он как бы готовил стратегию грядущей битвы, помещал русский народ в вымышленные вроде бы фантастические , гротескные обстоятельства.И вдруг, читая романы Афанасьева, ловишь себя на мысли,что его предсказания уже сбылись на наших глазах; они, когда-то очерченные лишь в подсознании,наполнились тварной плотью и уже живут, как фантомы ,властвуя над нами, а мы,аки покорное быдло, прячем голову в песок, стараясь не заметить тех перемен в России, что уже случились.

Афанасьев от природы был наделен неповторимой мягкостью, ироничностью письма,порою жутковатым юмором, от которого коробило поверхностного человека: так интеллигентного человека пугает изнанка войны.Он обладал теми особенностями художественного стиля, что делает писателя неповторимым.Он выпадал из всех обойм , потому что порою обдавал стужею низкой земной правды, которою не всем хочется знать.