Газета Завтра 441 (19 2002) - [34]

Девчата устали до невозможности. Им страшно хочется поесть, а есть-то нечего: тылы с продовольствием отстали, увязли в грязи где-то далеко позади, "бабушкин аттестат", кажется, тоже иссяк: не могли же сердобольные украинские бабули накормить целую армию, вот уже неде-лю двигавшуюся через их селения. А перед тем через эти же селения прошлась голодная и злая от неудач армия немецкая: гитлеровцы не станут церемониться: после них действительно для других народов хоть потоп.

Замешанная сотнями тысяч ног, копыт, гусеничных траков, колесами артиллерийских орудий, дорога уходила в гору и скрывалась где-то за этой горой — оттуда доносились сочные, не приглушенные большим расстоянием артиллерийско-минометные выстрелы и автоматно-пулеметные очереди.

Девчата останавливаются все чаще. Ноги отказываются идти дальше. Они, ноги, дрожат и от усталости, и от страха. Связистки не знают, кто там, за горой, свои или... Вот это "или” и придерживает воинов в ватных брючишках за ноги.

— Девчонки, может, подождем маленько, — предлагает Вера. — Появится же кто-то из наших.

Подруги не отвечают, но вслед за Верой и останавливаются и взирают вокруг себя с робкой надежной. Востроглазая Рита первой различила две разительно неравные человеческие фигуры. Неравенство это сделалось более разительным, когда фигуры стали хорошо видимыми. Одна из них, малая, была облечена в добротный белый полушубок, изготовленный где-то в далекой Монголии, а другая — в шинель, которая достигала лишь до колен, не прикрывая их полностью. Это были военные журналисты из "Советского богатыря": редакция тоже застряла позади, и находилась теперь Бог знает где. Журналисты же, гвардии старший лейтенант Михаил Алексеев, по должности заместитель редактора, и лейтенант Юрий Кузес (в редакционном быту его все в глаза и за глаза называли Казусом) должны были во что бы то ни стало догнать передовые части своей дивизии и добыть там свежий материал для газеты. К этому времени бывший политрук и командир минометной роты, затем заместитель командира по политчасти в артиллерийской батарее под Сталинградом и на Курской дуге, Алексеев поднаторел порядком и в роли газетчика, убедившись на своем уж опыте, что действительно не Боги горшки обжигают.

Чувствовали себя эти двое малость пободрее, потому что в последней перед этой горой деревне, в самой крайней хате, смогли подкрепиться все же по "бабушкиному аттестату". Хозяйка, пожилая "тетка" Фанаска, поначалу всплеснула, руками, завидя в дверях этих двух добрых молодцев, поскорее сообщила, что они за одно только это утро оказались у нее сотыми: ризве ж их "усех нагодуешь", то есть накормишь?! Призналась все-таки, что осталась лишь одна сваренная для холодца коровья голова — "бильш ничего нема".

— А ты, тетенька, не могла бы отдать ее нам? — осведомился Юрка Кузес.

— Будь ласка, да разве ж вы будете ие снидать?

— Будем, будем! — отозвались мы хором. — Голод, тетенька, не тетка! — сострили тоже хором, усаживаясь за стол.

Подхарчившись таким образом и повеселев, мы подымались теперь в гору, подтрунивая, по обыкновению, друг над другом.

— Скажи, Михаил, как бы ты, будучи командиром полка, брал бы эту высоту? — спрсил Юрий, указывая на макушку горы.

— Смотря кто командовал бы на той высоте, — ответил я.

— Ну, допустим, я.

— Тогда, мне нечего было б и голову ломать!

Расхохотались. Между тем, увидели впереди себя девчат и прибавили ходу. Через несколько минут догнали их, вместе поднялись еще немного, в небольшой ложбинке, окруженной низкорослым кустарником, расположились отдохнуть, Вера и Рита, познакомившись, уже вовсю щебетали с молодыми офицерами. Третья, Галя, присела на прошлогодней траве в стороне со своей катушкой и с карабином, поглядывая на остальных молча, не присоединяясь к веселой болтовне подруг. Девятнадцатилетняя, с виду она была сущий подросток, узкое лицо казалось просто ребеночьим. Сказать, что ее вовсе не интересовали лейтенанты, нельзя. Галя прислушивалась к их словам. Один из офицеров в полушубке, синеглазый, румянощекий, как девчонка, почему-то, разговаривая с ее спутницами, поглядывал часто не нее, Галю.

Отдохнув, мы поднялись на вершину горы, с которой увидели внизу большое село Ширяево. Но прежде того увидели пятерых мальчишек, занятых совсем, вовсе уже невеселым делом: ребятишки стаскивали в одну братскую могилу наших убитых тут недавно солдат. Некоторых, взятых, видимо, по пути наступления в ближайших селах и деревнях, не успели еще обмундировать, экипировать, и эти лежали на бранном поле в своих домашних одеждах: в пиджаках и стареньких пальто, в черных порванных фуфайках и разношенных ботинках и сапогах. Позже таких новобранцев называли "чернорубашечными".

Подростки, сумрачные, молчаливые, лишь вчетвером могли нести одно тело. С лиц ребячьих, раскрасневшихся от тяжкой и скорбной работы, струился пот. Юрка и я, а вслед за нами и девчата, сняв с себя боевые доспехи, то есть карабины, телефонный аппарат и катушки, начали помогать ширяевским ребятишкам. И тоже молча. И только когда все тела были уложены в ямы и мужская часть артели принялась засыпать ее землей, девчата сперва зашмыгали носами, а потом уж всхлипывать и под конец разрыдались. Участницы Сталинградской битвы, боев жестоких на Курской дуге, на Днепре и за Днепром, неужто они не видели подобных зрелищ?! Может, это не первые их слезы, пролитые над могилами павших... конечно же, не первые. Но в сердце женщины, как в бездонном роднике, велик запас слез — не выплакать их и во всю оставшеюся жизнь. Эти три когда-то еще станут матерями, а может, какой-то из них не суждено испытать материнства, но они, женщины, рождены для того, чтобы дать жизнь другим, — не потому ли так ненавистна им смерть?!