Газета Завтра 364 (47 2000) - [34]

Лежнев со своей страстью разоблачения героя зашел в тупик и потянул туда Якименко, который стал преемником его догм.

Вот выкладки Якименко:

"Не примирился Григорий окончательно с советской властью. После тяжелых заблуждений он пришел, по сути, к бандитскому анархизму: ни красных, ни белых. Ее с замечательным проникновением в жизнь — сложную, кипящую противоречиями — вскрывает М.Шолохов в обусловленности трагического конца Мелехова".

"Разрыв Григория Мелехова с трудовым казачеством и отщепенство явились следствием непреодоленных колебаний, анархического отрицания новой действительности. Отщепенство его становится трагическим, поскольку этот запутавшийся человек из народа пошел против себя, против миллионов таких же тружеников, как и он сам".

"Вихрь истории все грознее звучит в эпосе Шолохова, он захватывает все больший круг лиц, проносится над Доном, над семьей Мелеховых, чтобы затем в последней, в восьмой части уйти вперед, отбросив в сторону растерявшего все общественные и семейные связи Григория Мелехова.

Гибель старого, рождение в крови и муках величайших социальных конфликтов нового мира Шолохов изобразил как закономерный процесс исторического развития, как результат исторического творчества миллионов трудового народа. Все события в эпосе Шолохова определяются могучим движением масс, сметавших своих врагов, развитием и углублением революции, ее этапами". (О трагическом в "Тихом Доне" М.Шолохова. Вопросы литературы, 1958, 12, с.45, 49, 52.)

Все идет по Лежневу: Мелехов — не наш человек, враг, народ пошел правильным путем, а он один никак не может определиться, все бездумно делает напротив.

И ПОСЛЕ ЭТОГО Бушин полагает, что Якименко "возвысился" до понимания: Мелехов — "сильный, цельный человек", "героическая личность", "искатель правды". Такие слова у Якименко действительно есть, повторял он их не раз, но они необходимы были ему, чтоб не столь обнаженно выглядела лежневская трактовка. Слова эти опровергаются рассуждениями о деградации личности, о волчьем в облике и характере Григория, о том, что он лично себя и близких подвел к гибели, что его сына Мишатку может воспитать только зять Михаил Кошевой. Какая там цельность... Вот выкладки: как труженик он тянется к красным, а в личной жизни к Аксинье, хотя, дескать, и ограниченной, живущей только любовной страстью, но связанной с трудовой средой; как ярый собственник — предан белым и не в силах порвать с Натальей, кулацкой дочерью, якобы эгоистичной, думающей только о себе. Самая четкая распланировка... К тому же в отношении к персонажам — "вселенская смазь".

Ведь и В.Литвинов считает Григория и одаренным, и честным, и правдоискателем. Но вот как расписал он его деяния: "Казачье самостийное в его сознании по временам даже как бы отрывается от земной почвы, как бы встает над реальностью повстанческих будней: горят хутора — а он ведет свои сотни по головешкам, уже сгоняют на передовую мальчишек и стариков — а он требует железной дисциплины в мятежном войске, уже не найти в Татарском "ни одного двора, где бы не было покойника" — а он не скрывает перед Копыловым гордости: "Дивизией командуем!" (В.Литвинов. Михаил Шолохов. М. Худ.л-ра, 1985, с.137-138).

Не в счет, что Мелехов бьется в припадке после кровавой стычки с матросами, что он намерен спасти Кошевого от возможной расправы, хотя тот убил его брата, что нежен с детьми, жалеет погубленную красоту, увидев в степи труп женщины. "Что с того?" — изящно отмахивается Литвинов. Главное — он маньяк, опьяненный черной славой, погубитель жизни невинных, перешагивающий через трупы и кровь в поисках "третьего пути", защитник "группового эгоизма" (от клички "отщепенец" Литвинов открещивается, но суть та же). То есть перед нами другой герой, сконструированный по типу скорее Митьки Корщунова. И все-таки — правдоискатель...

Как можно добраться здесь до логики? Думаю, что никак. Вот он, тупик, в который зашли "ортодоксы". Вот какое прочтение романа навязывали они десятилетиями рядовым читателям, вузовцам, школьникам.

Когда Бушин напоминает, что "фундаментальная монография" Якименко вышла тремя изданиями, то этот аргумент в споре с Ф.Кузнецовым может кому-то показаться неотразимым, но только не тем, кто с ней сколько-то знаком. Ее основное содержание воспринималось уже в самом начале как оскудение критической мысли, догматизм, дилетантские поучения, удручающе многословные и поверхностные, но с претензией на "философичность" и "теоретичность".

Странная логика и у Бушина: он до сих пор считает нерешенным вопрос об "отщепенстве" и готов, видимо, пересмотреть проблему, но тут же утверждает, что у Якименко никакого "отщепенца" нет, а есть правдоискатель. Это мне напоминает байку, как оправдывался изворотливый друг, возвращая одолженный ему котелок вместо цельного — дырявым: во-первых, никакого котелка я у тебя не брал, во-вторых, когда я его брал, то он был уже дырявым, в-третьих — я вернул его таким же, каким брал, — цельным.

Не хотелось бы видеть талантливого публициста в одной компании с теми его подзащитными, которые запутались в дефинициях.