Газета Завтра 345 (28 2000) - [25]

Едва тот завершил чтение, как Ельцин, находясь в полувменяемом от собственной храбрости состоянии, подошёл к трибуне. Вообще-то с его стороны это был не совсем безрассудный поступок. Будучи кандидатом в члены Политбюро, Ельцин хорошо знал о недовольстве некоторых членов ПБ активностью Секретариата, равно как и о сложностях в отношениях Горбачёва и Лигачёва. Поэтому у него были веские основания рассчитывать на поддержку своей акции со стороны большинства членов ПБ и генсека. Произнеся небольшую сбивчивую речь, в которой акцентировались недостатки стиля работы Секретариата и "особенно товарища Лигачёва", Ельцин вернулся на место и обессиленный опустился в кресло.

Дальше события приняли оборот, крайне неблагоприятный для него, а сильным рикошетом — и для Горбачёва. Как только на демарш Ельцина отреагировали генсек (сдержанно) и Лигачёв (возмущённо), трибуну занял очень авторитетный в партии бывший первый секретарь Омского обкома, а на момент пленума Председатель Комитета народного контроля СССР Манякин и, в свою очередь, от всего сердца "врезал" будущему первому президенту, решительно поддержав Лигачёва. Его сменил первый секретарь Астраханского обкома Бородин и снова "врезал". За ним то же самое проделал председатель ВЦСПС Шалаев; за ним — первый Тюменского обкома Богомяков; следом — первый секретарь Полтавского обкома Моргун, и … пошло поехало. Это была совершенно спонтанная и потому особенно внушительная демонстрация солидарности членов ЦК с Лигачёвым и Секретариатом, причём как бы в пику больше не Ельцину, но Горбачёву. Из членов Политбюро первым взял слово Рыжков. Говорил сбивчиво, но "линию Секретариата" одобрил, упрекнув лишь за слишком снисходительное отношение к Ельцину: "Вы (Ельцин. — Авт. ) ещё бумажку не успеете подписать, а уже поручение идёт: в Москве сделать то-то, в Москве сделать то-то и так далее. Вот главная ошибка Секретариата".

Позже мне доводилось читать и слышать на разных каналах много дичи об Октябрьском пленуме. Главная — будто тогда Ельцин выступил против Политбюро, чем подорвал устои КПСС. Этакий Давид Николаевич, восставший в одиночку против коммунистического Голиафа. Ничего подобного в природе, конечно, не было. В горячке всеобщей поддержки Секретариата на Пленуме вообще как бы позабыли о Политбюро, а заодно и о самом Генеральном секретаре. Ситуация приняла столь невыгодный для Горбачёва характер, что он был вынужден, остановив поток выступлений, объявить перерыв. После перерыва первым слово получил член ЦК, горнорабочий с Украины Колесников. Его речь состояла из 9 предложений. Два последних процитирую: "Мы, рабочий класс, будем и дальше поддерживать курс нашей партии, нашего Политбюро. (Аплодисменты.) Я хочу сказать, Михаил Сергеевич, рабочий класс Вас любит, он Вам верит, и Вы можете быть уверены — рабочий класс всегда был таким и останется. (Аплодисменты.)" После чего разговор снова завертелся в основном вокруг Секретариата и Лигачёва.

Когда в нынешние времена просматриваю при случае стенограмму Октябрьского пленума, всегда с особым удовольствием перечитываю речь на нём Александра Яковлева. Можно так и этак относиться к этому своеобразному человеку, но нельзя не воздать должное его искусству навешивать политические ярлыки. Согласившись, что "в работе Секретариата есть недостатки", будущий параноидальный антикоммунист затем обозвал Ельцина "глашатаем настроений мелкобуржуазного свойства", выявил в нём "безнравственность", "политическую несостоятельность", "демагогические притязания на истину", "несогласие с курсом перестройки", "упоение собственной личностью", "глубокий консерватизм"…Интересно, что в тот год клеймо "консерватор" ещё только проходило рабочие испытания перед запуском в массовое производство для обозначения политических оппонентов Горбачёва. Как видим, волею судеб Ельцин примерил его на себя задолго до главного "консерватора" Лигачёва, причём в "глубокой" форме. Заключая, Яковлев расценил демарш мелкобуржуазного безнравственного демагогического консерватора как "откровенное капитулянтство" и попытку поставить "личные капризы выше партийных, общественных дел." И всё это, прошу заметить, за считанные минуты короткого выступления. Ну, разве не молодец?!

Заключительный экспромт Горбачёва, ошеломлённого столь дружной реакцией Пленума на вылазку Ельцина, выдавал крайнюю степень раздражения оратора и изобиловал сильными выражениями. Про Ельцина генсек сказал будто тот "суетится всё время" и что "он хотел так нас столкнуть, чтобы мы нагородили то, что было сделано, например, товарищем Хрущёвым, и разъединить общество". По поводу намёков на непростую обстановку в Политбюро отрезал прямо: "Это пустые разговоры, болтовня зарубежного радио, что у нас нет единства. Нас хотят поссорить, столкнуть то Горбачёва с Лигачёвым, то Яковлева с Лигачёвым и так далее". Совершенно обмякший от полученной трёпки Ельцин промямлил: "Суровая школа сегодня, конечно, для меня за всю жизнь, с рождения, и членом партии…"

5

Октябрьский (1987г.) пленум открыл перед Горбачёвым в высшей степени тревожную картину опасно возросшего авторитета Лигачёва. После единодушного в общем-то одобрения Пленумом "линии Секретариата" и дружной поддержки членами ЦК самого Лигачёва вопрос об ослаблении его позиций приобрёл для генсека совершенно безотлагательный и вместе с тем почти тупиковый характер. Тем не менее в январе 1988 года был найден выход из тупика. Не тривиальный. С подачи генсека, Политбюро приняло постановление "Об упорядочении деятельности Политбюро и Секретариата ЦК КПСС" (называю по памяти). В соответствии с этим документом жёстко ограничивалась периодичность заседаний Секретариата, из его ведения изымались все мало-мальски значимые вопросы жизни партии, общества и государства. На практике это означало свёртывание работы Секретариата всего через пару месяцев после того, как его "линия" была поддержана Пленумом.