Газета Завтра 343 (26 2000) - [28]

Диптих напоминает створки единой, трагически разделённой двери, через которую вошёл грех. Две полярные половины Андрогина стоят по сторонам от Мировой Оси. Взаимное расположение Древа, Змия, Адама и Евы логически домысливает Шестоднев из церкви Ильи Пророка в Ярославле (1680) — одно из наиболее удачных решений данной темы на рубеже Нового времени. Невместимая мудрость вылепила эти странные, поистине доисторические головы зачинателей человечества. Не наивные дикари, но близнецы-исполины, вызывающие инстинктивное обожание, смешанное со страхом. Глядя на провоторовских "Адама и Еву", ощущаешь величие Пятой заповеди (Чти отца твоего, и матерь твою…). "Мир начался с семьи огромной./ Из группы исполинской явился род людской", — писал Виктор Гюго в поэме "Конец Сатаны". Как сон, как пух, пролетают тысячелетия за спинами Праотцев. Закато-восходы сливаются в единую полосу под крышей мира, а приливы и отливы океана кажутся мелкой рябью.

Новаторство в исполнении Башни по сравнению с Фалькенборхом и Кирхером слагается из ряда "уточнений", которые вносит в её конструкцию Провоторов. Разверзшиеся недра приоткрывают скрытый у предшественников фундамент. Башня растёт из самого сердца Земли. Однако в православной метафизике Земля не является планетой. Творец "повесил землю ни на чём" (Иов 26:7). Она — тяжелейший из четырёх элементов, основание мироздания. Ниже земли не просто пустота, а именно ничто.

…То, откуда возвышается Башня, действительно является ничем, но с одной оговоркой — для человека. И Библия, и следующий за ней в мелочах Индикоплов рисуют картину мира глазами людей, почти ничего не говоря о до-человеческих мирах. Основание Цивилизации уходит в дебри, к которым всегда обращались с неохотой. То, что замалчивают тексты, раскрыто в таинстве созерцания. Пропасть обнажает антарктический протогород Старцев из сочинений Говарда Ф. Лавкрафта. Он старше даже Древа познания Добра и Зла, ибо мандрагоровые корневища обрываются на уровне земной коры. А город-Башня уходит много, много глубже. До Грехопадения человеку были открыты 9 небесных сфер, теперь открываются 9 подземных селений Эдды: "Я помню йотунов древнерождённых, что меня древле вскормили, — говорит Вёльва. — Помню 9 миров, 9 ветвей-поколений Мирового Древа".

Зло проникло за ограду Рая и Плод сорван. Входные арки павшего Парадиза успел оплести сорный вьюн. Быть может, это крайние отростки Иггдрасиля? Кажется, что Древо с облетевшим "листвием" ломает Башню изнутри, но скорее оно отчаянно цепляется за почву, раздавшуюся под напором в стороны. Колоссальное здание рвётся кверху. Бруски земли твердеют и крошатся в процессе алхимической солидификации. Пламя нижних этажей грозит перекинуться на Дерево. Спор, который им практически проигран, продолжается между Змеем и раздвоившимся Первочеловеком. Выползая из "пещи огненной", Змию приходится ответно раздвоится на длинные чешуйчатые кишки, увенчанные соответственно двумя головами. Изображённый на диптихе двуглавый Змей имеет свою историю в иконографии "Страшного суда" и восходит к античному Церберу.

В "Адаме и Еве" Искуситель впервые пытается манипулировать людьми. Змей покушается вкусить от плода вслед за Евой, но та с коварной улыбкой отстраняет яблоко от его пасти. Пробитое солнечное сплетение Праотцев — знак искажения их первичной солнечно-огненной природы. Иудейский миф осмыслен Провоторовым и как эллинская гигантомахия, и как вариация Змея Мытарств с икон "Страшного суда". На некоторых из них Адама, победившего грех, но не могущего оторваться от пасти вездесущего Змия, вызволяет оттуда длань Христова. У Провоторова этот момент ещё впереди. Упавший на одно колено, но не сломленный Адам словно шарит у себя над головой, вот-вот ожидая встретить спасительную руку.

IV. "МОЛИТВА" (1992-93)

Следующий этап сопротивления Злу связан с воссоединением раздвоившейся, падшей природы Человека. К сожалению, "Молитву", где это показано, пока не удалось возвратить в Россию, она находится в Германии. "Молитва" — гимн православной аскезе в красках, Провоторов словно приоткрывает тысячелетнюю завесу над "невидимой бранью". Женское и мужское начала вновь соединяются в принявшем "великeй ангельскeй образ" иноке. Схимник затворил себя в тесной ротонде; его пальцы с оттенком полированного дуба мерно перебирают жемчужную вервицу. Змей, опоясавший и столп, и столпника, терпеливо выжидает момент, чтобы ужалить монаха. Согласно южно-славянским поверьям, змея старается укусить человека в место, где сходятся брови,— "крест", или "звезду". Но приблизиться к нему мешает ровное горение молитвы. Сверху, ниспадая на куколь, Башню заливает торжествующее эхо фаворского света. В этой келье уже не появится замыкающего свода — свет идёт сюда из бесконечности.

В древнерусской архитектуре башни выступают в двух ипостасях: как храмы и как и как крепостные посты для стражи. В синодальном и более укоренённом в патристике славянском текстах Библии символика Башни двоится. Иер 6:27-28 — синодальный перевод: "Башнею поставил Я тебя среди народа Моего, столпом, чтобы ты знал и следил путь их. Все они — упорные отступники…"; Острожская Библия: "Искuсител# дахъ тебе на люди Мо# крhпка, и вhси i искuсиши пuти ихъ…" Прит. 18:11 — синодальный пер.: "Имя Господа — крепкая башня: убегает в неё праведник — и безопасен"; Острожская Библия: "Из величества крhпости им# Господне, къ немu же притhкаюmе праведницы спасаютс#".