Газета Завтра 315 (50 1999) - [16]

Знакомое усатое лицо в фуражке приблизилось. Щетина покрывает щеки и маскирует оспины. Узкие плечи и слегка выдающийся живот обличают в нем человека, близкого к старости. Совсем рядом с Петькой раздается его голос. Сталин говорит что-то вроде: "Ну что, боец, терпеть можно?"

— Кость задело. Иначе бы я не уехал, — выпалил Петька.

— Откуда ты?

— Донской. Из раскулаченных.

Вот на что только хватило мстительного Петькиного запала, чтобы с вызовом напомнить Сталину о жестоких 30-х. Но и это получилось как-то натужно. Новое время было намного ожесточенней.

От слов, вырвавшихся из неотмщеного сердца, глаза Петьки вмиг подсыхают, а то он что-то слишком расчувствовался при виде вождя народов. Петька глядит прямо и твердо. Готов к любым ответным действиям в отношении своей раненой персоны.

Сталин, почуяв вызов, выпрямляется, крепнет, молодеет. С любопытством всматривается в парня. Проходит секунда, другая, третья. Счет им прерывает вышедший на второй заход "мессершмидт".

Теперь немец летит вдоль шоссе. Низко. Не жалея патронов, издалека начинает бить из пулемета — по жидкой грязи обочины, по "эмке" и дальше.

Окатывает ревом мотора, треском пулемета, войной, смертью.

Петька "прячется" за гнилыми досками телеги.

Сталин втягивает голову в плечи. Общая судьба проносится над ними, осеняет, как неким святым духом, с примесью гари от самолетного выхлопа.

Поскребышев уговаривает Верховного укрыться под броней автомобиля.

Сталин не упорствует.

— Выздоравливай, — говорит он бойцу.

Перед тем, как сесть в машину — оглядывается просветлевшим лицом, в котором впервые за все последнее время едва заметно мелькает победный прищур властителя.

Тяжелая сталинская "эмка" удаляется в сторону Москвы…

Сосед Петьки, пролежавший эти несколько минут, как бездыханный, "очнулся".

Петька над ним подшучивает, трогает за штаны на заднице: мол, не мокро ли? Мужик обижается.

— А сам-то, коли такой смелый, чего не стрельнул? Сразу небось и про батю забыл, и про клятву.

— Теперь мой батя не в счет, — строго говорит Петька.

...С самого двадцать второго июня еще ни разу на фронтах русские солдаты не кричали перед атакой " За Сталина!" И не сегодня еще раздастся этот клич поднимающихся из окопов.

Еще только зарождается в них сейчас это чувство — "За Сталина!".

__ 16.00 – 18.00

В наступающих сумерках Москва казалась необитаемой, первобытной. Синие неосвещенные проспекты были безлюдны. То ли дождь, то ли снег метался в желтом свете фар.

"Черт бы побрал еще эту погоду", — подумал Сталин, поглядывая в окно, машинально отмечая безжизненность пролетавших картин. Не заметив по дороге ни одного светящегося окошка, он с удовлетворением подумал о том, что режим затемнения зданий строжайшим образом соблюдается. Значит, этой ночью немецкие летчики вместо Москвы увидят под крылом бездну мрака, рассеченную всплесками огня тысячи зенитных орудий в лучах и пятиста мощных военных прожекторов.

Но, возможно, никакой строжайший режим уже не действует... Света в окнах не видно, потому что население покинуло обреченный город. Быть может, сейчас, пока он мчится по Москве, немцы перешли в наступление и ворвались в северные районы столицы. Если учесть, что вчера отряд немецких мотоциклистов совершал разведывательный рейд по Ленинградскому проспекту, такой поворот событий вполне возможен...

Автомобиль вырулил на площадь, повернул к гигантскому фанерному не то коровнику, не то скворечнику, в причудливых формах которого совершенно невозможно было угадать хрестоматийный облик знаменитого на весь мир Императорского Большого театра. Машина прошелестела мимо черного, похожего на заброшенную могилу заледенелого фонтана, и здесь шофер резко вывернул руль, объезжая оцепеневший, призраком возникший посреди улицы трамвай. Машину сильно занесло, чувствительно тряхнув пассажиров. Охранники испуганно переглянулись. Сталин, обернувшись на исчезающий в сумраке мертвый трамвай, мрачно выругался по-грузински...

С фасада чем-то напоминающее тот самый брошенный трамвай, высокое здание Народного комиссариата внутренних дел со стороны боковой улицы все-таки проявляло признаки жизни. Лампадка единственного в округе фонаря высвечивала маленький, похожий на театральную сцену мирок. На границах мрака были видны фигуры часовых. А прямо под козырьком парадного, на котором висел предательский фонарь, тарахтел грузовичок, и трое малых в гимнастерках быстро грузили в кузов какие-то коробки и футляры. Здесь же компактно располагался малокалиберный зенитный расчет — четверо бойцов в касках и полушубках лениво наблюдали за суетливой погрузкой. Зенитная установка, с лихо задранным в небо стволом, сквозь который падали светящиеся снежинки, создавала еще большее ощущение представления.

Неожиданный приезд Сталина на Лубянку вызвал переполох. Лица рядовых, дежурного офицера, недопившей свой чай вахты выражали показные, как показалось Сталину, ужас и почтение. Вызванный по телефону комендант, на ходу поправляя свой ремень, подбежал с докладом. Набитый людьми, заставленный ящиками с документами холл в свете ярких люстр превратился в музей изваяний.