Газета Завтра 301 (36 1999) - [42]

Потом мы обратили внимание, что, говоря о живописи и о видении цвета, художники к такому зрению призывали однозначно: "Распустите глаза!.." — говорил ученикам Константин Коровин. "Растопырьте глаза!" — требовал Валентин Серов.

По всей вероятности, когда первобытный человек приступил к трудовым процессам, например, долго и осторожно обкалывал каменный скребок или топор, ему трудно было держать постоянно узкое поле зрения, и ему, наоборот, говорили: "Что ты распустил, что ты растопырил глаза? Гляди в одно место!.."

Но самое интересное случилось сравнительно недавно: три с небольшим года назад, когда я писала теоретическую работу для НИИ теории и истории изобразительных искусств Российской академии художеств, где я до последнего времени работала около тридцати лет старшим научным сотрудником.

Описывая "панорамное зрение" Ляхова, я совершенно случайно в журнале "Чудеса и приключения" (№8 за 1993 год) наткнулась на статью Вадима Черноброва "Остановись, мгновенье, ты — ужасно!" (Этот журнал я видела в тот момент в первый и последний раз в моей жизни.) Статья была посвящена феномену "стрессового замедления времени". Об этом писали многие летчики (например, Марк Галлай и Марина Попович), в статье приводилось много строго документальных фактов.

Например, парашютист в ужасе видит прямо под ним — линии высоковольтных передач. Сейчас он погибнет. Боковым зрением он замечает, как по аэродрому бегут кричащие люди, сигнализируя ему об опасности. И в этот момент — вдруг парашют остановился. (Он даже поднял глаза — зацепился за что-то?). Но не только парашют: весь мир вдруг почти застыл, медленно двигаясь, как при замедленной киносъемке. Он стал работать стропами и отвел парашют от проводов. Дальше он ничего не помнит. Он сидит на земле и ему рассказывают: он приземлился в беспамятстве, глаза его были открыты, но он ни на что не реагировал и на вопросы не отвечал. Понадобилось значительное время, чтобы он пришел в себя.

Война. Летчик летит бомбить мост через реку, чтобы задержать наступление фашистов. Все бомбы падают мимо. Самолет подбит зениткой и тоже падает, не совсем потеряв управление. Летчик последними усилиями в жизни направляет самолет на мост, чтобы совершить наземный таран. Приближаясь к мосту, самолет крылом задевает за стояк моста, машина переворачивается и летчика выбрасывает из нее. И тут — все почти остановилось, двигаясь еле-еле. Летчик видит, как медленно падает самолет, как при ударе о мост происходит взрыв и пламя несет на подступивших к мосту фашистов. Он видит, как многих охватывает пламя взрыва и они гибнут в огне. Он успевает разглядеть выражение многих лиц врагов и позднее вспоминает сотни деталей.

Оставшись жив, летчик сидит сначала в фашистских лагерях, потом в наших...

Этот феномен иного течения времени в чрезвычайных ситуациях широко известен. В институте космической медицины его называют "стрессовым замедлением времени". Врачи именуют его так: "необъяснимая потеря ориентации во времени". Высказывается предположение, что в организме человека есть орган управления временем — ОУВ. Существуют доказательства реального замедления времени в той же капсуле пространства — на мельчайшие доли секунды.

А я читаю статью и думаю: а не тренировал ли Ляхов в своих пяти— или шестилетних молниеносных набросках именно орган управления временем? Возможно, он мог воспринять в одно и то же мгновение времени динамическое единство нескольких движущихся фигур именно в силу растянутого времени, в течение которого он мог рассмотреть большую группу в движении потому же, почему летчик, выброшенный из самолета, мог рассмотреть лица и движения многих спасающихся от взрыва фашистов? Возможно, что этот ОУВ (орган управления временем) может быть включен не только стрессовой ситуацией, когда организм, спасаясь от смерти, переходит на совсем иной режим работы, — но и очень сильным творческом напряжением. Тем более... тем более, что название заинтересовавшей меня статьи было не подлинной, а скорректированной фразой Гете из "Фауста": "Остановись, мгновенье, ты — прекрасно!"

Перед вами — только крошечный отрывок из того, что я извлекла, наблюдая и обдумывая опыт Михаила Ляхова-рисовальщика. О достижениях конструкций и технических идей его летательных аппаратов я судить не могу. Возможно, что и из них удастся извлечь что-то существенное и новое.

Счастливое течение нашей творческой жизни было прервано шквалом бед, обрушившихся на нашу семью. Первой умерла моя няня (та самая, которая ничтоже сумняшеся разобрала до винтика, чтобы протереть, ножную швейную машинку "Зингер"). Миша так тяжело перенес смерть женщины, с которой мы прожили 19 лет, как я впоследствии перенесла только его собственную смерть. Он не мог слышать ни слова о ней. Няня моя называла Мишу "голубок" — он не разрешал мне произносить это слово. Он собрал и унес из дома все ее вещи: настолько невыносимо ему было смотреть на них...

Потом, после тяжелой травмы, смертельный исход которой почти не вызывал сомнений, он увез в больницу мою старую мать.

Когда в последний раз в 1978 году М.Ляхов вернулся из Коктебеля после испытаний своего последнего махолета "Дедал", он мне сказал: