Газета Завтра 292 (27 1999) - [36]

Партию ее жениха князя Елецкого, как и пять лет назад, спел Дмитрий Хворостовский (на фото). Его роль, по существу, — всего в одну арию. Но какую! Он еще раз подтвердил свою славу одного из величайших баритонов мира.

Роскошное меццо-сопрано Ольги Бородиной, исполнившей сравнительно небольшую партию Полины, подруги Лизы, позволило заговорить о ней как об одной из самых многообещающих молодых исполнительниц. Василий Герелло предстал в роли коварного Томского, дебютантка Ольга Трифонова — в образе очаровательной Хлои, а маститая Ирина Богачева спела партию доброй и сострадательной гувернантки.

Ностальгией прозвучало возвращение на сцену после двенадцатилетнего перерыва легендарной шведской певицы, сопрано Элизабет Зедерстрем. Ей пошел уже 72-й год, но она отозвалась на просьбу “Метрополитен опера”, где дебютировала ровно 40 лет назад, и мастерски справилась с сюрреалистической ролью графини, требующей небольшого голоса, но сильной драматической игры. Ее героиня отличилась большим достоинством, сдержанностью и самообладанием, а вовсе не была гротескна и истерична, как это подчас бывает в исполнении других оперных див.

Слаженным ансамблем солистов хора (среди которого непривычно было видеть в костюмах русских вельмож черных исполнителей!) и оркестра руководил главный приглашенный дирижер “Метрополитен опера” Валерий Гергиев, за которым закрепилась репутация музыканта, ломающего привычные штампы. Взмахи дирижерской палочки насыщали музыкальные темы выразительностью и драматизмом, придавали сценическому действию динамику и смятенность, а характерам — жизнь.

Вот только странно для русского зрителя, привыкшего к шумным и долгим овациям, крикам “браво” и ливню цветов, как правило, обрушивающимся “под занавес” с галерки и балконов на сцену, оказался более чем скромный прием у американцев корифеев современной оперной сцены.

— Несколько лет назад, — пояснил мне сидевший рядом нью-йоркский музыкальный критик, а в недавнем прошлом оперный певец Фред Плоткин, — букет, брошенный с балкона, попал в скрипку Страдивари, находившуюся в руках одного из оркестрантов, и повредил ее настолько, что она уже не подлежала реставрации. С тех пор такое проявление чувств у растроганных зрителей, как забрасывание исполнителей цветами, оказалось под строжайшим запретом...

Что ж, может быть, в этом и есть резон. Но я не увидела даже дежурных цветочных корзин, обычно выносимых у нас из-за кулис администрацией театра.

И все же о кое-каком сходстве мне довелось узнать от другого собеседника — студента Манхеттенской музыкальной школы Троя Доней: подобно тому, как у нас в Москве, еще совсем недавно, для того чтобы попасть на нашумевший спектакль, фанатичными театралам приходилось дежурить у касс ночи напролет, так и за билетами в “Метрополитен” на “Пиковую даму” очередь занимали с полуночи, причем каждые два часа объявлялась перекличка. И так до 9 часов утра, когда в заветном окошке показался кассир.

— По два билета в руки, — предупредили бдительные хранители очереди с видавшими виды списками в руках...

Пушкин — он и в Америке Пушкин.

Инна Симонова

Нью-Йорк

Корней Фурцев ЖЕСТОКОЕ ВРЕМЯ

“ТЕЛО БУДЕТ ПРЕДАНО ЗЕМЛЕ. А СТАРШИЙ МИЧМАН БУДЕТ ПЕТЬ”.

`98 г. Реж. Илья Макаров. В гл. роли Александр Лазарев (младший).

Еще одно прекрасное порождение нынешнего кинематографа, выпущенное киностудией им. Горького совместно со студией “Жесткое время”. Фильм сделан в рамках кичевой криминальной драмы, но хотя он и завернут в красивую обертку из модных питерских мест, дорогих вещей быстрого действия, его начинка довольно глубока, что обязательно станет заметно искушенному зрителю.

Начало фильма ознаменовано вполне уместной кантатой Карла Орфа “Carmina Burana”, под которую уходит из жизни капитан, тело которого фигурирует в названии. Затем появляется Александр Лазарев в роли инфернально-рокового Игоря.

Он, сидя в машине, мчащейся на высокой скорости, произносит великолепный монолог, посвященный обывателям, и тем самым задает бешеный ритм, не ослабевающий до конца: “Смерть, в отличие от жизни, не дана нам в ощущениях... Вот окна, где сидят эти скоты-обыватели, ощерились лампочками, смотрят свои телевизоры идиотские — потребители. Не спать. НЕ СПАТЬ!” — кричит он и сигналит, не переставая.

Путь Игоря лежит в морг, откуда он забирает труп друга — капитана, произнося ошарашенному охраннику: “Мы вроде ангелов, только настоящие, а не такие, какими нас рисуют всякие придурки”. Конечно же, в фильме для нас более всего интересен этот самый Игорь — настоящий, мрачный, жесткий, неотвратимый, как смерть. Он — абсолютное зло для обывателя, тонкий романтик, эстет, рыцарь, если угодно. Игорь живет только своими законами, при этом он довольно религиозен: “В каждом нашем движении заключено божественное усилие, которое мы должны осознать, чтобы правильно действовать, только в осознании высшей воли, высшей справедливости заключено наше высшее предназначение”.

Он объявляет войну этому миру, ведь он бунтарь, хотя и стремится к абсолютному порядку. Его единственный друг — потрясающе спокойный бультерьер, с которым он ведет постоянные беседы и который единственный способен копить его ненависть к суете и мельтешению людишек.