Газета Завтра 271 (6 1999) - [27]

И вот пошла в стране такая пьянка, что зарезали и съели с голода последний огурец. А что против поганых чар поделаешь? Да ничего! Уже и детям комбикорма нету — а все соки только выжимают в мотыля да в мотыля! И стал этот мотыль, который рыбка, не переводя дыхания, все жрет и жрет, всему кумир и голова. Кто присосался к нему — еще и дышит; вокруг него и мастера культуры, и все криминальные разборки, горы трупов — в общем, сама жизнь. И гонят его, бриллиантовый, рубиновый, кровь так и сочится, через всю страну до разожравшейся уже до какого-то лохнесского чудовища валдайской гидры.

Не думал Ельцин, все же нет-нет мня себя спасителем Отечества от еще худшего прохвоста, что до того дойдет — уже не он, когда захочет, едет к ней, а она, когда заблагорассудится, его к себе зовет. И он сидит в кусте, указанном когда-то Коржакову, день, другой, удильник взяв, чтобы от свиты не так стыдно было, ждет приема. А кликнет его это чудо, оказавшееся, как неподдельно сокрушается сказитель, настоящим юдом, — по матери все и в порядке приказном: “Назначь такого-то на пост такой-то, твою мать!” Так он же, только заикнется Ельцин, гражданин совсем другой страны, Израиля, к примеру. А та: “Молчать! Не рассуждать, а исполнять, твою мать!” И он страдает про себя, конечно, страшно, а куда деваться — исполняет.

Втайне надеялся еще, что либо эта тварь уже нажрется наконец, либо вовсе с пережору лопнет. Но та через свое жерло, ставшее ужасом и черной дырой каждого бюджета, давай добычу обращать в недвижимость — и все больше по окрестностям Рублевского шоссе. Где у нее на подставные рыла и родню поперли, как грибы из-под земли, дворцы — куда там старый Ельцин на берегу Исети! И едешь трассой, панорама открывается: бюджет налево — за тот год; бюджет направо — за другой.

Ну и режим там тоже будь здоров. Шакалы в масках — то ли люди, то ли нет, вдоль всей дороги: шаг в сторону — стреляют сразу, динамитом разрывают на куски. И журналистов любопытных, правоохранителей, не взявших сразу в толк, там жутко полегло — пока, наконец, в толк не взяли.

И ВОТ, ЗНАЧИТ, терпел Ельцин, терпел все это долго — но и его могучему терпению пришел конец. Взыграл в нем старый, еще партноменклатурный, гордый дух — и он затаил его до очередного вызова с Валдая.

Клич поступает, прихватил он кой-чего с собой — и туда. Засел в кусте, даже удильником махать не стал, только своей минуты ждет. И вот — зовут. Достал он перво-наперво из-под полы чекушку, опрокинул для отваги — и за весла. Доплыл до рыбины — а она, как свинья в ванной, разлеглась через весь плес, куражится, очередную пакость вымышляет. Но не успела раскрыть пасть — Ельцин восстал во весь свой богатырский рост, да как заорет: “Молчать! Не верещать! Я тебе покажу, ротан поганый, кузькину мать!”

Все замерло окрест — вот настоящий-то прорезался кормилец наконец! А он из-под другой полы выхватывает боевой заряд — родная оборонка, все же не добитая вконец, снабдила. И прежде, чем рвануть чеку, еще на всякий случай осенил себя по-православному крестом, глядит — а гидры-то и нет. Что за мираж? И вдруг под самым бортом лодки замечает что-то. Нагнулся — а то рыбка, мигом обратясь в свое былое, тьфу, кверх брюхом плавает и уже даже чуть пованивает. Пес знает, то ли ее с голосища гидравлический удар хватил, то ли крестное знамение свое сделало, то ли со страха просто окочурилась. Только уже не нужен оказался и боеприпас.

Тут Ельцин с радости, еще и не закусывал, пустился прямо по дну казанки в пляс. Да посудинка-то старая, давно не чиненная, все судоверфи уж кой год стоят. Днище сейчас под ним и треснуло — и он, больше не защищенный рыбьей чарой, ушел прямо на дно.

Зато народ, узнав о двойном сразу избавлении, ликовал страшно — и как ни пинали утопшего газетчики и мастера культуры, ибо таков их хлеб — все ему, по русскому обычаю, ради Христа простил. А Наине Иосифовне, чтобы не горюнилась, всем миром поднесли корыто золотое — стирай себе внучатам, сносу нет.

Но это все, конечно, — сказка. А на самом деле Ельцин только хотел отважно поступить. Но возраст, организм, дух уже не тот — и не поступил. И по сей день у окаянной рыбки на посылках пресмыкается и шестерит.

самый быстрый перевод 4 в москве

Иван Лощилин КАНАТ

ИХ СОБРАЛИ В ОГРОМНОМ ЗАЛЕ. Казалось, что у этого зала нет ни стен, ни потолка, только до зеркальности отполированный паркет пола...

Их было много. Тысячи. Каждый с подозрением поглядывал на других, и где-то в самой чужбине их душ зарождалась ненависть к своим соседям. Ненависть была непонятной им самим, она подхлестывалась страхом, который тоже начинал появляться в них. И так, переплетаясь, подгоняя друг друга, эти два чувства постепенно обволакивали людей. А люди были разные: старые и молодые, сильные и слабые, красавцы и уроды, мужчины и женщины, старики и совсем дети.

Всех их одели в черные фраки, белые перчатки и манишки отражали неведомо откуда струящийся свет. Но ноги были босы. И люди неуверенно переступали ими по холодящему ступни паркету.

Все ждали. Отчетливо застучал хронометр. Стук этот словно подстегнул всех. Люди напряглись, устремили взгляды в центр зала, где свисал с невидимого потолка до самого пола толстый канат.