Газета Завтра 206 (45 1997) - [8]

Я очень благодарен тому же Николаю Александровичу Павлову и людям, с которыми мне непосредственно пришлось работать в нашей партии. Они были основным штабом по организации поддержки. Я очень благодарен многим другим людям, они несли деньги - кто 10 тысяч, кто-то сто долларов - разная была поддержка, но она была. Могу назвать и известного человека в Петербурге Виктора Васильевича Антонова, заместителя главного редактора “Санкт-петербургских патриархальных ведомостей”, который очень помогал моей семье, у меня ведь трое детей. Еще мы в тюрьме регулярно получали передачи - и я, и священник Михаил Рогозин.

Но это, повторяю, внешняя сторона дела. С другой стороны, как человек, занимающийся профессионально-политическими вопросами, я трезво понимаю, что русский национализм, несмотря на положительное решение суда, в очередной раз проиграл. Ведь этот процесс можно было при грамотной самоорганизации русских националистов использовать для того, чтобы продемонстрировать наши идеи. И нужно было очень немного - просто показать, что национализм в России способен выступать единым фронтом. Этого, к сожалению, за все полтора года не произошло. Более того, иные деятели национального лагеря радостно потирали руки: Лысенко больше всего выступал, больше всего задирался, ну вот, наконец он и показал, что его путь был тупиковым, а вот наш - правильный…

Если мы сопоставим аналогичные примеры в истории (я, конечно, не берусь себя сравнивать, ставить на одну доску по политическому весу с деятелями, которых назову - упаси Бог!), но в принципе финал мог бы быть точно таким же. Возьмем, например, процесс над Франко, когда Франко за некоторое время до мятежа начал высказывать свои национальные идеи. Его пытались, обвинив в расхищении военной техники, выгнать из испанской армии. И это объединило испанских националистов. Или, скажем, процесс Георгия Димитрова, где на основе защиты Димитрова, вне зависимости от политических интересов, объединился весь спектр политического поля - от монархистов до коммунистов, и последние на этом деле очень выиграли.

И еще. Наивно думать, что произошли какие-то изменения в судебно-правовой системе. Ничего не произошло. Действует колоссальная машина подавления и уничтожения нации. В нынешней российской тюрьме от силы одна треть - действительно преступники. Одна же треть - совершенно безвинные люди, которых просто зачислили по “делу”, а поскольку “дело” нужно довести до раскрытия, их заставляют писать признательные показания. И еще одна треть - это люди, у которых преступления настолько микроскопические, что они заслуживают максимум какого-то штрафа или наказание два раза выйти с метлой на улицу. Просто стащил там морковку, у кого-то выхватил рубль, потому что ему есть нечего. Тюрьма набита такими людьми. За полтора года в тюрьме я видел, может, одного-двух действительно закоренелых. Все остальные люди там случайные, все в основном жертвы этой колоссальной машины. А машина действительно ужасна, она ни в чем не изменилась, она осталась такой же тупой и беспощадной. Основной метод в российских тюрьмах - это закрыть человека и его жесточайше избивать - это беспрецедентно. И я поражаюсь таким деятелям, как Лукьянов, Руцкой, которые сидели в этой страшной мясорубке и, к сожалению, так ничего и не поняли. Внутри государства существует огромный механизм уничтожения нации, уничтожения молодежи, которую пускают в этот ад и в результате получают либо сломавшихся, конченых людей, либо готовых преступников.

В. Б. Каково было ваше тюремное окружение, приходилось ли вам бывать в разных камера, и насколько широкое общение было у вас с кругом заключенных?

Н. Л. Был этап, этап очень трагический, который мне с трудом удалось выдержать, потому что сложилась страшная ситуация в моей семье: жена родила третьего ребенка, полностью финансовые ресурсы к этому времени были исчерпаны, это август 96-го года, меня посадили в мае, какой-то поддержки, я подчеркиваю, за исключением поддержки, идущей со стороны наших партийных структур, я не получил, и только благодаря героическим усилиям Николая Александровича Павлова и выступлениям вашей газеты, опубликовавшей о создании комитета в защиту семьи моей и Рогозина (и как раз в этот период так веско вмешался Бабурин, деньгами помог и своим личным авторитетом, написав ряд писем в разные инстанции), вот из этого кризиса мне удалось выйти, и выйти достойно.

Само отношение ко мне имело два четких периода. Первый - это лефортовский период, где следствие в отношении меня применило максимум возможных психологических средств. Вначале я был помещен в камеру N 80 следственного изолятора “Лефоротово”, кроме меня в камере сидели два человека, один из них некто Сергей Новиков. Сергей Новиков из себя, будучи исколот с головы до пяток, разыгрывал русского националиста, большого патриота России, борца с жидо-масонским заговором и т. п., и при этом задавал настолько специфические вопросы, что совершенно было ясно, откуда этот человек попал в камеру. После того как я заявил Подрезу, начальнику СИЗО, чтобы убрали от меня “подсадную утку”, меня перекинули в другую камеру, где со мной сидели два человека. Один из них - Джанхаев, чеченец, а второй, тоже подсадка, Виктор Переверзаев, и вот в этой камере меня продержали полтора месяца. День начинался с того, что Виктор Переверзаев заявлял о том, какой негодяй - русский народ, воюющий в Чечне, какие подонки русские солдаты, убивающие чеченских детей… Это, естественно, находило горячий отклик у Джанхаева. Вот упала ложка, и тут же: “Какая плохая русская ложка и какие великие чеченские ребята”. Это была сплошная провокация. По радио в Лефортове транслируют только “Маяк”, и как раз это было время вывода российских войск из Чечни, и как только там говорили, что такая-то бригада, скажем, 122-я, вышла из Чечни, тут же Джанхаев вскакивал, начинал танцевать лезгинку, в это время поднимался Переверзаев и такую филиппику произносил часа на полтора: какие негодяи русские и какие великие чеченцы. Явно шла разводка меня на внутрикамерную драку, а это два с половиной года гарантировано. После того как я на это дело не поддался, они сделали небольшой перерыв, буквально на две недели, и перекинули меня из одной камеры в другую, камеру 92. В этой последней камеру я неожиданно оказываюсь с Андреем Мильграммом, евреем по национальности, и с каким-то зеленым студентом, который непонятно вообще по какой статье сидит. Буквально через 2-3 дня студента убирают, я остаюсь с глазу на глаз с Андреем, и к нам в камеру спускают некоего Владимира Иосифовича Орешникова, который с порога заявляет, что он является патриотом Израиля, что он еврей, что эта фамилия не его, а его фамилия Науман, что он вообще-то из Белоруссии, что он всю жизнь мечтал попасть в камеру с евреем, и, наконец, он увидел перед собой Мильграмма. Всячески он пытался привлечь Мильграмма на свою сторону, ему с воли чудесным образом передают голубую такую фуфайку из плотного материала, он тут же эту фуфайку разрезает, начинает шить из нее кипу с такой шестиконечной звездой для себя и для Мильграмма, все это идет на фоне “как мне надоела Россия, это страна отравленных радиацией березок, и эти русские женщины, все они проститутки…” То есть идет циничный, грязный поклеп на русских. “Нация ублюдков, пьяниц”. И все это муссируется и идет в расчете на реакцию Мильграмма. Но Мильграмм, и в этом, наверное, ФСБ очень сильно ошиблась, занял очень взвешенную позицию, демонстративно не пошел на эти провокации, никак не стал поддерживать этих попыток Орешникова. Естественно, на драку я не шел, а все мои замечания - и в грубой, и в мягкой форме - прекратить такую оголтелую русофобию, отметались.