Газета Завтра 201 (40 1997) - [15]

И отдали всю технологическую цепочку в собственность КМК, Кузнецкого металлургического комбината, который стал, по существу, одним цехом. А раз так, то цена самая минимальная, НДС нет. Мы без инвестиций, без новых технологий, без налоговых льгот снизили цены на рельсы, себестоимость их снизили на 15 процентов. Посылаемяпонцев на…, нам еще своих надо поддерживать. Это сильный шаг? Да, но еще большая работа. С каждым нужно переговорить, показать где кнут, где пряник… Мы уже готовы дотировать из областного бюджета города у нерентабельных рудников.

А. П. Последний, наверное, вопрос: у тебя уже до печенок добрались по поводу всех преступных дел. Не кажется тебе, что создается внезапно на пустом месте какой-то миф устойчивый, будто Кузбасс — это непроглядный бандитизм на всех уровнях, и каждый, кто родился в Кузбассе, в Кемерово,- рождается уже с татуировкой, грубо говоря. Почему, объясни мне, именно на твою область такой накат, такой прессинг, такая демонизация региона идет? Ведь есть коробка, которую с полумиллионом долларов из “Белого дома” тащили высшие чиновники, — там никакого эффекта! Есть Потанин, который затолкал в свой ОНЭКСИМ-банк бюджетные средства по проданным самолетам “Су”. Возбудили было уголовное дело — и замяли. Есть выборы Кобзона, чествовать которого пришла вся элита, а 20 стран мира не пускают его к себе, потому что подозревают в связях с мафией. Коррупция — здесь, в Москве, отсюда она брызжет и хлещет своей пеной. Почему только на вас идет такой накат? Случайно или нет?

А. Т. Не случайно, конечно. У них же было два варианта. Первый — послать Тулеева в Кузбасс и посмотреть, что он из себя представляет. И проверили заодно, не дав те 300 миллиардов, которые обещали президент и правительство. По идее, это же запросто грохнуться можно. Как у нас работа шла — можно рассказывать день и ночь: перешли на казарменное положение, сутками напролет пахали. А вдобавок — каждый день сообщения, и не от кого попало, а от и. о. начальника УВД Гумирова: “Из Красноярска выехали три киллера, через три дня Тулеева должны застрелить”. Вот как бы ты себя чувствовал на моем месте? Это ведь не тетя Мотя сообщает… И такое каждый день… Весь коррумпированный мир, конечно, сплотился вокруг того же Коняхина в Ленинск-Кузнецкои. В их руках деньги. А где деньги — там подкуп избирательных комиссий, тех же депутатов. Деньги будут брошены капитальные. Тем более, мы затронули ситуацию здесь, а следы все ведут в Москву. Что, про этого Конякина — только вчера услышали? Нет, прокурор области все знал, начальник УВД знал, генеральный прокурор тоже. Какая тут новость? Важно лишь то, что Кузбасс — становой хребет экономики. И сейчас в Москве собрались его распродавать. Мы считаем необходимым, чтобы пакет акций отдали нам. Того же Запсиба, тех же резервов, а ведь есть разрезы, где себестоимость угля не больше 2 долларов за тонну. Клондайк! Но кто сюда поедет, кто вложит инвестиции, если здесь бандитизм и прочие дела? Не исключено, что сейчас все будет специально делаться для того, чтобы вот как “Связьинвест” продали, так и здесь за бесценок все продать. Но тогда ведь произойдет мощнейший удар по экономике. Рельсы, уголь, 80 процентов всей металлургии, — куда это пойдет? Поэтому нужно всем нормальным людям, патриотам в полном смысле этого слова, всем честным людям — сплачиваться вокруг Кузбасса, помогать оплоту всей России. За то, что я здесь делал, мне стыдно не будет, я отчитаться уже готов. Но, повторюсь, нынешняя тактика наша — неправильная, ненормальная, непростительная, и она ведет к расползанию народно-патриотического союза.

А. П. Богу молишься на фоне того, что мне рассказал?

А. Т. Я бы так сказал: я иду к вере. Может, это и длинно звучит, но я бы так сказал.

ЕГО КУЗБАСС

Александр Синцов

В холле гостиницы “Кузбасс” я видел, как женщины-уборщицы смотрели по телевизору выступление Тулеева. В его пылкости открывался им чистый юношеский порыв, их сердца щемило такое чувство, с каким они провожали своих сыновей в армию. Я смотрел на эти лица тружениц, светящиеся бабьей горестной жалостью, и не мог припомнить, чтобы кому-нибудь еще из политиков последнего времени так глубоко и родственно сопереживала русская женщина.

Отголоски такого отношения к Тулееву улавливались, как ни странно, даже в прожженных чиновниках в бывшем здании горкома на главной площади Кемерово. И сейчас, спустя семьдесят дней после вхождения в эти коридоры Тулеева, бывалые ответработники поражены искренностью “шефа”.

В Москве уже падал первый снег, а в резко-континентальном Кемерове чиновники ходят еще в белых рубашках с короткими рукавами. И один из них в своем величественном советском кабинете с портретом Ельцина на боковой стене, выглядывающем из-за шторы, рассказывал “про стиль” Тулеева:

— Утром его всегда ждет толпа, и наших, аппаратных, и записавшихся на прием, и ходоков разных, которых дальше вахты не пропускают. Он всех одним махом забирает и ведет к себе. И начинает работать. Ему все равно: директор предприятия или пенсионер какой-нибудь. Он выслушивает дело, а не посетителя. Заботу, боль человека выслушивает. Старается понять, что на сердце у человека. Это же столько сил надо иметь, чтобы прикидывать на себя все беды других. Я думал, что сначала он, пока свеженький, а подустанет, и начнет прикрываться. Но проходит месяц, второй, а он все такой же. Знаете, мне ведь многих пришлось перевидать на своем служилом веку. Тоже, бывало, такие дружелюбные, деятельные приходили. Такие демократичные. Я здесь работал, когда еще среди них модно было пешочком по магазинам ходить, лично проверять ассортимент. В автобусах ездить, в трамвае, чтобы, значит, ближе к народу. Но потом все это очень быстро заканчивалось приятным уединением во вновь отремонтированном кабинете. Такое впечатление создавалось, что человек прогуливался по городу в ожидании, пока сделают капитальный ремонт “рабочего” места, и после этого засаживался в недосягаемости. Уходил в эшелонированную оборону. Первый эшелон — бюро пропусков. Второй — милицейские посты у входа. Третий — секретарша в приемной. А Тулеев будто всегда на митинге, открытый.