Газета Завтра 198 (37 1997) - [23]

Надо твердо понимать, что даже если бы завтра поймали убийцу Листьева, на этом дело не кончилось. Концепция террора заставляет найти оправдание содеянному — если убийство успешно состоялось, убитый автоматически становится героем (пример Листьева). Если убийство сорвалось, существует два варианта — все тот же Березовский и Федоров.

Березовский втягивается в олигархию, всячески содействует укреплению режима, получает, соответственно, все блага от режима: безопасность, доступ к госресурсам, власть (при этом неважно, что об этом думают люди) — он хороший, но чуть не стал жертвой случайного криминала.

Федоров — переходит в оппозицию к режиму, его карьера кончена, его имя очернено, его предприятие разорено, сам он непонятно где живет, он плохой, так ему и надо, не будет заниматься своими черными делишками (при этом неважно, что об этом думают люди — еще вчера он вроде бы был очень хороший)…”

После опубликования этих “тезисов” в районной газете к редакторше пришла с трехлитровой банкой малины “рябая” мать замыслившего убийство. Они обнялись и плакали, соединенные страшным родством.

В порыве просветления редакторша даже написала письмо прокурору, чтобы сыну “рябой” заменили меру пресечения на подписку о невыезде. Стала просить сына простить стрелков. Но сын сказал: “Мама, это не твое дело. Ты устала, я понимаю. Съезди куда-нибудь. Денег я тебе дам”.

Но она ездит теперь только на дачу новой подруги.

* * *

От автора: обе женщины — друзья нашей редакции, одна из них даже публиковалась в “Завтра”, о другой мы писали. Но по понятным причинам сейчас я не называю их имен.

Егорьевск

ПРИДЕМ — РАЗБЕРЕМСЯ

Константин Ли

Автор этих заметок — один из тех одиноких русских молодых людей, коих в большом количестве наплодил на улицах наших городов ельцинский режим. Ранняя комсомольская юность закончилась у него бродячей молодостью: студенчество оборвалось на третьем курсе, семья — на четвертом году супружества, собственное дело — в зародыше. Было падение вниз, потом толчок о дно и подъем к свету. Короче говоря, у Константина Ли хватило сил отряхнуть прах “демократических преобразований”, личных бед и, написав несколько очерков уездной жизни последнего времени, появиться с ними у нас в редакции.

1.

Я шел мимо единственной светящейся палатки и вдруг услышал звуки, которым сначала не придал значения. Но через несколько шагов я остановился. Какая-то возбуждающе-нервная, приятно-волнующая дрожь пробежала по спине и вырвалась через руки. Закурил последнюю сигарету, пустую пачку сунул в карман. Еще пьяная моя голова вдруг заработала с невероятной скоростью. Догадки моментально переросли в уверенность, желание — в действие. Все еще стоя спиной к источнику этих звуков, я, переработав очередную порцию “явского” дерева, вновь прислушался. Да, это был храп.

Буквально через секунду после того, как меня осенила эта догадка, я уже знал, что буду делать дальше.

Подошел к ларьку. Продавец, молодой парень лет двадцати, развалившись на топчане, спал. Руки подметают пол, рот ловит ворон, грудь, как настольная книга, открыта на любимой главе. На прилавке полупустая бутылка водки, пластмассовый стаканчик, огрызок “сникерса”. В общем, вполне нормальный, не отличающийся оригинальностью пьяный заснувший продавец.

Всю эту картину я наблюдал сквозь запотевшее стекло закрытой форточки, которое в данный момент интересовало меня больше всего.

Постучал. Никакого эффекта. Постучал сильнее. Храп чуть стих, но через пару мгновений возобновился с еще большей громкостью.

Железная дверь не поддалась. Нажав на окошко, убедился, что и оно закрыто. А как насчет покрепче? Рассмотрев повнимательнее механизм удержания рамы окошка в закрытом положении, я нашел ее оригинальной, до совершенства простой и в то же время вполне надежной. Весь замок состоял из столовой вилки, воткнутой в щель со внутренней стороны форточки. Парень знал свое дело — вилка была из нержавейки, и загнуть ее без лишнего шума было невозможно.

Ножа я не носил, а из всего, что могло бы пригодиться, в карманах я обнаружил только ключи от моего сарайчика с частичными удобствами. Голова трезвела и стала работать медленнее. Еще раз осмотрев окошко, я буквально сразу понял, что минуты через три у меня будет и закурить, и выпить, и закусить. Рама была плотно закрыта и подперта столовым прибором, это верно. Но вот начинка этой рамы — стекло, крепилось тремя гвоздиками, и эти гвоздики, вот они, снаружи, у меня перед носом.

Три гвоздя — три минуты, никакого шума, никакого сломанного инвентаря — погнутой вилки — и стекло у меня в руках. Через секунду оно утонуло в снегу на крыше палатки.

Я обчистил все в радиусе, равном длине моей руки, умноженной на два. Люблю геометрию. И рыночную экономику. Об одном пожалел: от геометрии у меня голова большая, а от рыночной экономики руки короткие. Не смог я влезть со своей головой в окошко и радиус моих действий оказался невелик: не смог дотянуться до кассы. Остатки пиршества — недопитую водку и кусок шоколада, решил оставить — пусть парнишка, когда проснется, опохмелится, а остальное уж извини, брат, разделил по-братски.