Газета Завтра 154 (46 1996) - [20]

— Ноги, Ляпин… Мне попало в ноги…

Ляпин перенес прапорщика в кузов подошедшей машины, подтянулся, запрыгнул сам. Колонна, огрызаясь, подбирая раненых и убитых, уходила из-под огня. Панченко, сам того не подозревая, оказался пророком: Ляпина действительно представили ко второй награде.

…”Ну вот, мама, и разрешился наш с тобой спор: получится из меня солдат или не получится. Получился. И, наверное, не очень хилый, если вчера вторую награду вручили. На этот раз медаль “За отвагу”! Вот уже три месяца, как я стал старшим сержантом и назначен на должность старшины роты вместо раненого прапорщика”.

Когда писал это письмо, снова невольно вспомнил приезд мамы сюда, в Чечню…

Это было еще в начале его службы. Тогда как раз в прессе и по телевидению началась кампания борьбы за мир в Чечне, за возвращение матерями своих сыновей с войны. Правозащитник депутат Сергей Ковалев вещал: “Езжайте в Чечню. Убедите своих сыновей не воевать против свободолюбивого чеченского народа. Забирайте их и уезжайте в Россию!”

Как же Влад был удивлен, увидев мать в расположении части! Уткнулась ему в плечо и плакала, целовала его и все говорила: “Слава Богу, ты живой! Какой же ты худой стал, сынок! Ты не болеешь?”

Ну обычные слова, какие говорят, наверное, все матери при встрече со своими сыновьями. Но были и другие слова, сказанные наедине. Осторожные, робкие. Те, которые говорила она, и сама не верила в то, что они будут услышаны:

— Ты у меня один… Если с тобой случится страшное — я не переживу, я не буду жить. Ты, понимаешь… ты — смысл всей моей жизни! Нельзя ли как-то уехать, уйти от этой войны. Ну зачем она нам?

Он отвечал ей, набычившись, точно в чем-то перед ней провинился:

— Дезертиром не стану! Ты должна меня не только любить, но и уважать!

Он не уехал, не сбежал, как это сделали некоторые из солдат, поддавшись эмоциям и уговорам матерей. К чести его товарищей-москвичей, никто из них этого не сделал. Они дали друг другу клятву — уехать отсюда только всем вместе с оружием в руках.

* * *

… Что привозит солдат с войны? Известное дело — “законсервированную” на всю оставшуюся жизнь горечь потерь, тревожные сны, злые отметины на теле, а то и расшатанные после контузии нервы. Везет он в себе и нечто такое, что сразу и не выразишь… У одного внешне вроде бы и никак не проявится, а у другого… И назовут это “синдромом”, по названию самой войны. “Афганский синдром”… Он уже есть. Теперь вот — долго ждать не пришлось — “чеченский”… Он в диспропорции опыта, полученного человеком на войне, и тем, что есть в мирном быту; он в умении “нормально” жить там, где опасность и смерть, и неумении сразу приспособиться, адаптироваться к мирной вроде бы, но тоже очень непростой жизни… Он проявляется в обостренном восприятии любой, даже малой несправедливости, не говоря уже о большой…

А еще в той раскованности, которую даже самый строгий моралист “разгильдяйством” или даже “разнузданностью” не назовет. Да и плевать солдату на моралистов.

Там, на войне, это что-то иное — среднее между раскованностью, инициативой и безоглядностью на мирную мораль. Там — профессиональное чувство — выполнить приказ. Возвратившись с войны, не подставить товарищей под смерть… Влад в кругу друзей духарился (как всякий в его возрасте):

“Есть ли жестокость на войне? Конечно. У воюющих друг с другом — обязательно. А по отношению к мирным жителям — не помню, не бывало…

Другое дело — дан приказ добраться срочно туда-то… Останавливаешь чеченскую легковушку, всех оттуда вытряхиваешь. Увел чужую машину? Война. Они-то сами из России сколько авто угнали?”

Вот так. Сидела уже, жила в нем этакая лихость, солдатская дозволенность или как там ее психологически точно назвать?! Но без нее на войне, наверное, и нет бывалого солдата…

Изредка по телевизору показывают кадры Парада Победы. Вид сверху на грозно и красиво шагающие квадраты бойцов-победителей, и голос диктора, что у нас в 45-м была самая сильная и опытная армия. И это однозначно потому, что каждый из тысяч шагающих в строю умел, когда надо — все. И метко стрелять, и ползать по-пластунски, и бежать под огнем так, как нынешним олимпийцам и не снилось… Умел во имя победы инициативу проявить! Только никто потом его удаль и раскованность “синдромом Отечественной войны” не считал, потому что воевала вся страна, весь народ…

…Москва изменилась. Особенно ее центр. Приобрела иностранный вид. Многие старинные дома и особняки вдоль бульваров похорошели, обрели вторую молодость. А вот неоновых реклам на русском языке почти не осталось…

В их квартире все по-прежнему. Будто и не уезжал из нее на два года. Гитара, книги, улыбающиеся полуобнаженные красотки, всерьез обещавшие солдату все прелести мира. Мать сколько раз грозилась снять их со стены и выкинуть в мусоропровод, но так и не исполнила своей угрозы…

Он сам это сделал. У него теперь начиналась новая взрослая жизнь. Жаль только, что девчонка его так и не дождалась — вышла замуж.

Он не стал бездельничать, не дал себе поблажки и месяца. Как задумал еще в Чечне — остался на службе во внутренних войсках. Характеристики и рекомендации имел лестные. Ну а потом две награды за храбрость и мужество — они сами за себя говорили!