Газета Завтра 1238 (34 2017) - [23]

Авторы не стали загружать себя и зрителей бытописанием русского купечества, а перетащили фабулу из империи Александра II в понятную им викторианскую Англию. Те же 1860-е годы с кринолинами и кружевом дамских панталон. Пред нами история животной страсти и жестоких преступлений — почти как в Мценском уезде. Но есть нюанс. Бэкграунд. И он — страшен. Катерина Измайлова томилась от скуки. Леди Кэтрин (Флоренс Пью) — узница респектабельного "концлагеря", где ей не дают выходить на свежий воздух, принуждают стоять голой всю ночь в промозглой комнате, не дают спать. Молодую женщину изощрённо пытают. Она — слабое звено. Если умрёт — подыщут новую "тварь" в не менее красивом платье. А что Измайлова? Чувственная фемина, чья потребность в телесной любви не могла быть реализована. Нашей Катерине простора не хватало. Ей бы на тройке лететь да на выставку в Нижний Новгород за гостинцами кататься. Гулять-шалеть, где нравится, ибо "у Катерины Львовны характер был пылкий, и, живя девушкой в бедности, она привыкла к простоте и свободе: пробежать бы с ведрами на реку да покупаться бы в рубашке под пристанью или обсыпать через калитку прохожего молодца подсолнечною лузгою". Ан нет. Постылый муж взаперти хранит, аки мешок с деньгами. Лесков констатирует: Катерину одолела "скука непомерная в запертом купеческом терему с высоким забором и спущенными цепными собаками". Именно она — скука — "не раз наводила на молодую купчиху тоску, доходящую до одури". И снова то же: "Скучною жизнью жилось Катерине Львовне в богатом свёкровом доме в течение целых пяти лет её жизни за неласковым мужем; но никто, как водится, не обращал на эту скуку её ни малейшего внимания". Обратите внимание на беспрестанно повторяющееся слово "скука-скука-скука". Воздуха, сна и самоуважения Катюшу никто не лишал. Попрекали? Да всё — по-стариковски. Пусть себе скрипит. Ей было тошно. Леди Кэт — невозможно. Купчиха замутила от рутины и нудности. Леди — с безумного отчаяния. Мир Измайловой — кислый, сонный, муторный. И при всём том — живой и довольно-таки уютный. Жить — можно. Безошибочно выразился публицист и общественный деятель Егор Холомогоров: "От лесковского мира веет особой сказово-житийной теплотой". Викторианский ад в картине Олдройда не даёт шансов на выживание. Только бунт и убийство. Многим не понравилось такое перекраивание фона и ломка декораций. Не бейте художника — он рисует, как умеет. Или как в том анекдоте: "Что увижу — то пою". Британец честно пропел свои родные куплеты, не пытаясь романтизировать старину. Он показал малую часть тех ужасов, что происходили в гостиных и спальнях с шёлковыми обоями.

Викторианская эра — на вид чинная, добропорядочная, эстетская. Очарование сексуального ханжества и тут же — роскошество платьев. Чаепития, шляпки, фарфоровые безделушки. Милорды, упражняющиеся в остроумии. Пароходы-паровозы. Прогресс и телеграф. (Помнится, в пышной рекламе банка "Империал" был сюжет об Александре II, где говорилось: в Лондоне уже метро, а на Руси никак с крестьянским вопросом не разберутся! Что говорить? Одичалые баре в обломовском халате). Есть много современной публицистики — вроде "Недоброй старой Англии" Кэтрин Коути. На основе архивных материалов развенчивается миф о "благоуханном" викторианстве. Теснота, суеверия, болезни, проституция, самоубийства, повальная истерия, голодные обмороки, издевательства над детьми — причём в благородных семействах — вот подлинные символы цивилизованной Great Britain времён матушки-Викки. Могильным холодом веет от бледноликих джентльменов, с младенчества затянутых в чёрное. Никакой Петербург Достоевского не сравнится с британской мрачностью, возведённой в эталон бытия. Вирджиния Вульф уже в 1920-х пыталась отрефлексировать. Очерчивая викторианство, она припасла много серого колера: "Изменился, пожалуй, самый климат Англии. Вечно шёл дождь, но проливаясь какими-то короткими ливнями: один уймётся, тотчас хлынет другой. Солнце, конечно, светило, но было так опоясано тучами и воздух так пропитался влагой, что лучи тускнели, и вялая лиловатость, зеленоватость и рыжеватость заместили сочные уверенные краски восемнадцатого века. Под этим скучным, мятым навесом блёкла зелень капусты, грязнилась белизна снегов. Но мало этого — сырость пробиралась теперь в каждый дом, а сырость — коварнейший враг, ведь солнце ещё как-то можно отогнать гардинами, мороз прожарить в камине, а сырость — не то, сырость к нам прокрадывается, пока мы спим; сырость действует тихой сапой, невидимая, вездесущая. От сырости разбухает дерево, покрывается накипью чайник, железо ржавеет и камень гниёт. И всё это так исподволь…". Ровно ту же темноту и сырость мы ощущаем в "Леди Макбет" — суровые ставни, а если они вдруг отворены, то света всё одно мало. Леди Кэт — печальная птица в громоздкой резной клетке. Муж — садист и пьяница. Свёкор — тоже садист. В этом гробовом кошмаре чахнет юная женщина, которая внезапно — сама себе не веря — нашла отдушину.

Сергей — любовник Измайловой — ухарь и сорвиголова. Подонок, разумеется. Неразвит интеллектуально и духовно, как, впрочем, и его зазноба. Но… не животное. В английском варианте работник Себастиан — что-то среднее между диким зверем и умственно-отсталым существом, к коему неприменим термин "хомо-сапиенс". Меж Катериной и Сергеем вспыхнула запретная любовь — именно чувство, пусть плотское и довольно примитивное. В кадре фильма — ни малейшего намёка на приязнь. Ум и сердце — в отключённом режиме. Генитальный восторг. Никакого сладкого шёпота и восклицания: "— Ах, Серёжечка, прелесть-то какая!". Лишь — рычание, вопли, безобразные совокупления. Преображение леди Кэтрин: познав грязного самца, она из надломленной узницы трансформируется в алчную волчицу. Теперь дело за малым! Холмогоров отмечает: "Но, увы, получился не фильм о викторианской Англии, а очередной всхлип топорной агрессивной феминистской пропаганды. Кэтрин британского фильма толкают на убийства не скука и страсть, а жестокость брутальных шовинистических мужчин. Её мучит свекор, мучит муж, любовник тоже мучит. Все попадающие в кадр мужчины — агрессивные и напористые насильники. В результате лесковские сцены уродуются до неузнаваемости". Повторюсь: английский сценарий не мог быть иным. Женщина, пусть и леди (ах, нет — особенно леди!), оказывалась наипаче бесправным и унижаемым созданием. Не потому ли в англосаксонском мире и расцвёл чертополохом пресловутый феминизм?! Любое произведение искусства — ответ artist-а на исторический запрос. Сценаристка Бирч и режиссёр Олдройд слепили из того, что было. Как могло быть, если бы…