Газета Завтра 1238 (34 2017) - [20]

Словом, классика Сырневой начинается в девятнадцатом и двадцатом веках и продолжается в полувиртуальном двадцать первом. Попытаюсь говорить о мироощущении от прочтения стихов лучшей, как считают многие исследователи её творчества, современной русской поэтессы. Почему-то критики всё чаще шарахаются от чувств авторов и забивают рецензии нагромождением сомнительных терминов. Те по академическим канонам правильны, но ни на йоту не добавляют понимания исследуемого поэта. Царствует наукообразный антураж, а не истинная картина мира того или иного автора. У Светланы Сырневой она напоминает и русскую провинцию, и картины Михаила Нестерова, Ивана Шишкина, её земляка Виктора Васнецова и чуточку Исаака Левитана. Утверждаю не потому, что ссылаюсь на известные полотна, а вспоминаю, например, остывающий под утренниками сосновый осенний бор под брянской Великой Топалью, где, пожалуй, самый знаменитый русский пейзажист одно время писал свои "медвежьи" этюды. "Какая боль! Какая грусть! Какое долгое прощанье!". Эти строки Светланы Анатольевны были бы и в тех местах весьма кстати. Ведь речь идёт о национальном поэте. Да и время Сырневых подходит!

Она не такой лирик, чтобы её стихи подобострастно обставляли лингвистическим частоколом. Сколько, скажите, раз мы продирались сквозь воспетые ею полные детских тайн душные малинники и густую крапиву, в каких Рубцов когда-то подсмотрел один из своих шедевров. В таких случаях многие по-своему тоже были поэтами. Даже в душе пытались запомнить какие-то слова, но те исчезали, таяли как туман у утренней реки. Оставался на душе лишь малиновый звон. Потом, конечно, впечатления превращались в пословицы, поговорки, прибаутки, частушки. Очень густо перемешанные со школьными программами по литературе. У Сырневой (кстати, в своё время учителя-словесника) они вылились в современные образцы поэзии. Я специально не говорю — женской. Истинная русская лирика всегда женственна в своей основе. Даже самая брутальная. Может, потому, что Россия, а значит, и её Поэзия, находится под Покровом Богородицы.

В городе наблюдения, конечно, тоже кристаллизуются. Только очень уж технично и в университетском духе. Как учил нас нормам русского языка незабвенный академик Розенталь. Вот почему Сырневой — поэту из Кирова, родившемуся в учительской семье в деревне, с выжившим в годы повальной интернационализации названием Русско-Тимкино, надо было обязательно поехать в ближний вятский городок, чтобы, не фальшивя, вновь заговорить на языке детства. Только уже более умудрённой опытом, сыном ошибок трудных. Собственное лицезрение событий, особенно далёкой глубинки, ни в одном томе с золотым обрезом не вычитаешь. Разве что в книге своей судьбы.

Сырневой претит любая книжность, ставшая для городской интеллигентской поэзии своеобразным катехизисом. Светлана Анатольевна не стремится блеснуть эрудицией. Разве что вспомнит между делом Одиссея. Так про него любая деревенская бабка слышала. Хотя бы на уровне быличек, гуляющих по завалинкам. Словом, поэт Сырнева вышла из народа и пишет для народа, а не для литературной тусовки. Как Сергей Есенин или Николай Рубцов, живший (правда, в иное время) с Сырневой почти на одной параллели. Или, судя по подборке, как её любимая Марина Цветаева, вспоминая которую в Тарусе, поэтесса мечтает: "Зелёным кустом прирасти на горе, где маленький домик поэта". Ещё в середине прошлого века лучшая русская поэзия стала развиваться именно на Севере и в предгорьях Урала. Сейчас, правда, она возвращается и в среднюю полосу, осеняя своим вдохновением орловские, курские, воронежские и липецкие города и веси. Светлана Сырнева в той или иной степени принадлежит к разным традиционным школам. В том числе и к рубцовской. С именитыми поэтессами прошлого Светлану Анатольевну трудно сравнить. Хотя бы с той же излишне "раскрашенной" Цветаевой или с проницательно-холодной Анной Ахматовой. Та же могучая сила, но более, если позволите, русифицированная. Сырнева теплее и пронзительнее. Я уж не говорю о её ненавязчивой образной философичности:

Чтоб подробностей не знала

лёгкая душа,

чтоб ответа не просила,

не искала кров,

а сама собой парила

посреди миров.

Самый главный мир для Светланы Сырневой — русский. На физическом, да и на духовном уровне разорванный на куски. Есть силы, которые его, заколдовав, хотели бы превратить сначала в алую гоголевскую свитку, чьи отрубленные рукава назло хрюкающим в славянские окна свиньям всё же ползут друг к другу, — а затем в смертельный саван. Их надо бы по православным правилам сбрызнуть святой водой, а чаще сбрызгивают кровью тех, кто ту свитку, ещё не кровавого цвета, когда-то носил.

Пора кончать разброд в восточнославянской истории. Недаром рядом с идиллическим полусном сырневских уездных городков сгущаются мрачные пейзажи, но одновременно и пробуждается весна. Вроде природная. На самом деле историческая. Я не нашёл в подборке картин гнева. Этаких русских Помпей. Поэт никому не угрожает. Она спокойно, по-женски пророчествует. Ясно указует, что на первое место в духовной жизни России должны выйти Церковь и Поэзия, в полной мере возносящиеся "Посреди миров". Не о нашем ли времени незабвенный Николай Васильевич столь мощно и провидчески писал в своём знаменитом отрывке про птицу-тройку, давшем Есенину, по признанию самого же лирика, толчок для одного из гениальных его стихотворений. Вот и в стихах Светланы Анатольевны тройка мелькает. Её не подгоняют, а она бежит. Куда? Не даёт Русь ответа вместе со всей авторской и нашей роднёй: