Газета Завтра 1217 (13 2017) - [22]

"ЗАВТРА". Собственно говоря, неизъяснимое "нечто" и создает легенды. Кого вы можете назвать легендой Русского балета?

Людмила СЕМЕНЯКА. Как о легенде, я могу говорить о Галине Сергеевне Улановой. Безусловно, великой женщине своего времени во всех смыслах, она и общалась с людьми великими. Совсем молодой балериной, она была уже замечена многими выдающимися мастерами сцены, композиторами, художниками, писателями, поэтами. И ещё она прожила в такое исторически важное время, которое не каждому выпадает. Люди этого времени служили Родине, воевали за Родину, они понимали, в какое время живут, и понимали, что надо делать. Их так воспитывали: с самой высочайшей точки зрения относиться к делу, которому ты служишь, к стране, к людям. Это были какие-то величайшие личности, от которых зависел ход истории, наше сегодняшнее существование. И при этом Уланова — тайна, о ней практически никто ничего не знает.

"ЗАВТРА". Уланова была вашим педагогом, и трудно согласиться с тем, что вы о ней ничего не знаете.

Людмила СЕМЕНЯКА. Да, мне выпало такое, что называется, звёздное счастье — быть рядом с этим человеком. Не час, не день, даже не год, это была целая жизнь. Поначалу я робела. То, что Уланова легендарна, я знала еще в детстве — тогда она для всех была легендой, в том числе и для меня. И когда я узнавала всё больше и больше Уланову как человека, то, конечно, она не переставала быть для меня легендой. Хотя тон нашего общения был тоном сердечного внимания, понимания друг друга, я всё равно пребывала рядом с ней как на цыпочках, приподнято. Знаете, душа приподнималась. Даже по телефону с Галиной Сергеевной просто так было не поговорить. Я переполнена величайшим уважением к моему учителю.

"ЗАВТРА". Полностью отдавшей себя сцене...

Людмила СЕМЕНЯКА. Уланова отдала себя не просто сцене, она отдала себя своей стране. Это правда, которую я чувствовала каждый день. Да, получаются высокие слова, в чём меня обвиняют часто: "Семеняка, о чем её не спроси, будет говорить в возвышенном стиле". Что ж, спасибо, оказывается, у меня есть стиль и возвышенность. Стиль — это хорошо. Но добиваться надо простоты, которая была свойственна Улановой. С годами я поняла, что такая простота — не только дар. Дар дают родители, Господь Бог, земля твоя… Но это и — огромная душевная работа. И вот быть, посметь быть… не посметь, а попробовать, хотя бы попытаться быть простой… Но не простой и — простой, вот этого и следует добиваться.

"ЗАВТРА". Задача не из простых… Людмила Ивановна, когда вы заговорили о стиле, невольно вспомнила Анну Павлову, её манера носить расшитые шали с кистями заставила мир моды заговорить о стиле a la Pavlova. Вы ведь были в её доме, когда тот еще имел статус музея? Интересны ваши воспоминания.

Людмила СЕМЕНЯКА. Хотела бы заметить, что в эмиграции именно русские женщины, русские балерины, в частности, для того, чтобы заработать на кусок хлеба, весь мир учили как надо жить, как носить платья, как надо ходить, как надо мыслить… А в доме Анны Павловой я была во время гастролей Большого театра в Лондоне, тогда тот был уже не музеем, а колледжем. Но еще оставались люди, которые бережно хранили её личные вещи. И, когда приезжали интересующиеся, особенно русские артисты — для нас дом Павловой был не просто мемориалом, а потребностью почтительно поклониться, — то на втором этаже в одной из комнат они бережно выкладывали её вещи, приобретенные в свое время на аукционах Антоном Долиным, Марго Фонтейн и многими другими артистами. Мы могли прикоснуться к ним. Потом гуляли по этой лужайке знаменитой, где Анна Павлова танцевала для своих гостей, и где еще сохранился такой затихший фонтан. Дом Анны Павловой не был русским домом, это был английский дом. Чисто английский. Говорят, по-русски была устроена кухня и столовая, что в доме сосредоточились изящество, культура, и та не напоказ духовность, та внутренняя жизнь, что была свойственна Императорской школе Русского балета. Недалеко от дома находилось кладбище, мы посетили его, положили цветы к урнам Анны Павловой и её мужа Виктора Дандре.

"ЗАВТРА". Любопытно, что "Советские сезоны", в отличие от "Русских сезонов", — почти закрытая книга. Тогда как они являли собой акт не только художественный, но и политический. Был ли для вас известный пафос в том, что вы представляли нашу страну?

Людмила СЕМЕНЯКА. Безусловно. Пафос, ответственность — всё, что хотите под этим подразумевайте. Я из этого состояла. Гордилась тем, что работаю в Большом театре, представляю наш балет, и свой долг выполняла так, что была одобрена критиками, педагогами, своей страной.

"ЗАВТРА". Вокруг прим и премьеров Большого и Кировского театров кружили западные спецслужбы, делали "предложения, от которых трудно отказаться". Не было ли у вас желания остаться на Западе?

Людмила СЕМЕНЯКА. Нет, никогда. Даже в мыслях. Конечно, я слышала разговоры, читала статьи о наших артистах, которые остались, которых я очень любила в искусстве, восхищалась ими, но тогда я старалась не думать об их поступке. С возрастом начинаешь понимать: на то у них были какие-то творческие причины. У меня таких причин не было. Я всё получила в Большом театре, всё получила в России. И признание, и — самое главное — балет за балетом... Такого ни одна балерина не имела за границей, что я имела в Большом театре. Потом, я очень привязанный к земле человек. Когда уезжала на гастроли, а продолжались они по три месяца, то через две недели начинала страдать. И так всю жизнь. Спасал только огромный, созданный Григоровичем творческий, сильно объединённый коллектив. Было много спектаклей, репертуар был разнообразный — в общем, мы были в постоянном напряжении. Но, знаете, всё-таки успевали и музеи осмотреть, и на выставках побывать, и природой полюбоваться, — всё волновало.