Газета Завтра 1173 (21 2016) - [30]

С ещё недавними волнами, вдруг замершими на «измождённом взлёте», когда после студёной ветреной ночи на тихой заре оно вдруг откроется взору – запредельно недвижное, замершее. И поражающее отвыкший взгляд, нашедший опору столь внезапно, что от этого будто на миг пошатнётся-вздрогнет забывшийся мир. И в этой ледовой статике ещё больше непрекращающегося движения к смыслу, чем во вчерашней суетливой, неряшливой ряби. И только инеем светится «увядшая приозёрная ковыль», да седина укрывает «белёсую щетину построжавшей земли».

Тончайше и глубинно в рассказе «Озёрное чудо» открывает писатель свой дар «пронзительно переживать времена года». Особенно осень, когда душа «сквозна и проглядна и готова кажется повеяться к небу», и долгая зима,  когда «озеро родниково» выстаивается, так же как и души зимующих со всеми своими бедами и потерями… И недолюбленные детские души, и взор ребёнка сквозь лёд, в бесконечную неземную глубь, где он завороженно пытается найти нездешний покой, чарующую печаль, силится избыть ею горечь недетского своего бытия, уйти от родимого дома, хмельного и безрадостного... И «жгучие дымные холода», и ожидание весны, и озеро как центр непреходящего чуда, пульсации непостижимого, как подтверждение Божьего существования и надежды на спасение.   

На то оно и слово. На то и душа читательская, чтобы каждый раз по-своему – пусть и в свободе неведения открыть-представить себе суровую и далёкую эту жизнь, сделать её на несколько сотен страниц ближе. Вижу – тысячу читателей, и тысячу таких представлений, и тысячу Озёр... Будет у каждого своё озеро, и свой отвоеванный у суеты покой, в котором выстоится душа в размышлении о сокровенном. И читатель, проколев и угревшись, пережив Озерное чудо, найдёт и в себе древнюю тягу к строгости и сам построжает за эту ночь преображения…  И почувствует подлёдной глубью души, что лишь в православной строгости и труде устоит русский дух, в сохранной собранности и отторжении наносного, привнесенного, преходящего… Так веками выстаивается в спасительной стуже и русское слово – то кристально прозрачное, то густое от смыслов, что медленно ходят подводными травами, глубинными нитями древней памяти.  Под озёрным стеклом… Рядом… Почти под ногами…

Стихия

Стихия

Владимир Винников

поэзия Культура Общество

Из цикла «Посвящения»

В.П.

Не потому, что был — мой друг,

         не потому, что стал — мой враг:

         я просто помню этот круг,

         а в этом круге — каждый шаг…

Всё — вкривь и вкось,

и смыслу вопреки…

Да что стряслось?

Ведь ты писал — стихи!

Ведь ты — поэт!

Ты был поэтом, брат,

и слова свет

ты преломлял стократ.

Жизнь удалась,

тебе во всём везло —

ты превратил алмаз

в гранёное стекло…

Штампы

 Золотая — осень…

Осень — золотая…

Время — облетает

листьями и днями…

Годы — не лета ведь.

Больше не родня мы,

                          время!

             Время.

Время…

Этой жизни бремя,

этой смерти стремя —

навсегда со всеми,

навсегда для всех.

А любовь и счастье —

иногда случатся,

выпадут-истают,

словно первый снег.

Дороги памяти

1.

Я по дорогам памяти иду —

иду к векам, которым нет возврата,

где пахари жевали лебеду,

где на отца шёл сын, и брат на брата

приподнимал дымящуюся сталь…

Я вижу всё, что совершалось встарь.

Столетий необъятная печаль

уже плывёт над нашими полями,

и в каждый дом стучится невзначай,

и каждый дом охватывает пламя…

Сквозь пепел прорастает иван-чай,

и по забвенью пролагает память

свои дороги.

           Пыль там горяча,

и это — всё, что происходит с нами.

         2.

"И се, конь блед, и седящ на нём, имя ему Смерть…"

Откр. VI-8

Жизнь, как известно, богаче

наших представлений о ней.

И пусть побеждённый плачет:

на войне — как на войне!

Даже если — гражданская,

если — на брата брат…

Что там: Донецк с Луганском,

или Киев со Львовом брать?

А по-другому — не будет,

третьего — не дано.

Плоть называют люди

хлебом, и кровь — вином.

И разрывают на части,

и проливают рекой…

Алчут богатства и власти,

но обретают — покой.

Видишь, с Майдана скачет

Всадник, и конь его блед.

Жизнь, как известно, богаче…

А насколько богаче — смерть?

3.

"Дева-Обида восплеще крылами…"

Парафраз

из "Слова о полку Игореве"

Многое стало понятнее,

просто, как дважды два:

есть и на Солнце пятна —

что там Россия? Москва?

Только другую Родину

нам отыскать не дано:

или — всё "предано-продано",

или — Бородино!

На Куликовом поле,

у сталинградских стен

силе чужой и воле

мы не сдавались в плен.

Крылья Обиды-Девы

нам не затмят глаза:

наша любовь — Победа,

Царствуй на небесах!

На войне как на войне

На войне как на войне

Владимир Бондаренко

литература Израиль Культура

честная проза Влада Ривлина

Прочитал сразу три книги современного израильского писателя Влада Ривлина: "Палестинские рассказы", "Неудобный русский" и "Здесь слишком жарко".

Прекрасная проза, прежде всего его военные рассказы и повести. Сразу видно, что это не художественные фантазии, не зарисовки журналиста, побывавшего на войне, а проза, пропитанная потом и кровью реального участника событий. Я бы не постеснялся сравнить её с такими книгами, как "Три товарища" Эриха Марии Ремарка или "Прощай, оружие" Эрнеста Хемингуэя. Такое же фронтовое братство и такое же неприятие самой войны, отторжение от неё. Да и предисловие к одной из книг написал такой же фронтовик-десантник, наш общий друг Изя Шамир: "Это жёсткая проза, следующая в кильватере "Жёлтого времени" Давида Гроссмана и других документальных израильских рассказов об оккупации. Она будет интересна русскому читателю, который мало сталкивался с израильской разоблачительной прозой и зачастую черпает свои представления об израильском прошлом и настоящем из израильского же официоза".