Газета Завтра 1157 (05 2016) - [22]

Туман безумия

Туман безумия

Константин Сёмин

Политика Ленин

Жириновский судит Ленина

В метро или на овощном рынке, в придорожной закусочной или дорогом супермаркете, наблюдая злые, уродливые гримасы современной действительности, я часто думаю: а что если бы всё это — скажем, в виде фантастического фильма — показали советским людям? Что бы сказали они, узнав, как будет выглядеть жизнь тридцать, сорок, пятьдесят лет спустя? Что сказали бы фронтовики? Что сказали бы беззаботные и наивные физики с лириками? Комсомольцы с БАМа? Гагарин и Титов? Рабочие ЗиЛа или АЗЛК? Солдаты и офицеры Группы войск в Германии?

Вероятно, ушедшим поколениям советских граждан наша сегодняшняя реальность показалась бы болезненной фантасмагорией. Апокалиптическим театром, в котором невозможно разобрать, где Бессмертный Полк, а где — Безумный Макс. Вот какие мысли крутились у меня в голове, когда в одном из павильонов Мосфильма вспыхнули софиты, и два человека, поднявшись на сверкающий подиум, принялись яростно обсуждать третьего — давно умершего человека, без которого, однако, невозможно представить себе ни Мосфильм, ни мосфильмовский символ — Рабочего с Колхозницей, ни самих спорщиков. Спор шёл о Ленине, а также о том, виноват ли Ленин в обрушении дома, который построил Ленин.

Проханов приехал в мрачном настроении. "В самой постановке вопроса я чувствую какую-то иезуитскую хитрость. Словно кто-то желает ударить советской инерцией по шатким основам сегодняшней государственности. Так, чтобы, защищая Ленина, мы неминуемо били по Путину, — размышлял писатель, — Думаю, Жириновский победит, но будем сражаться".

Одинаковые тёмные костюмы, аккуратные галстуки, гладкие проборы. Боевые порядки ЛДПР стройны и готовы к прибытию генерала. Вот и он. За ним хвост из фотокамер. Портфели, папочки, угодливо шуршащие блокноты. Которые по счёту выборы на носу? Для Жириновского прямой эфир — как живая вода, как инъекция адреналина. Мотор! И Ленин падает, сбитый с ног первым же ударом:

— Сегодня мы дадим оценку тому, кто разрушил два великих государства, уничтожил лучшее, что было в нашем народе за тысячу лет!

Туман безумия сгущается. Я понимаю, что и сам пропитываюсь им. О каком народе речь? О каком государстве? Удары сыплются один за одним. Хук с правой. Хук с левой. Наш противник в отличной форме.

— Немецкий шпион! Пломбированный вагон!

Жириновский взбирается на опрокинутую статую Ленина и скачет, скачет, скачет. "Слава Украине! Героям слава!" — память хватает с полки первую попавшуюся видеозапись. Через хлопья мокрого снега я вижу за спиной Жириновского декабрьский Киев, бульвар Тараса Шевченко и огромную глыбу красного гранита. Фотовспышки озаряют фигуру с кувалдой. Удар. По голове. Удар. По голове.

— Коммуняку!

И молот взмывает вверх.

— На гиляку!

И молот гулко отскакивает от ленинского затылка. Толпа помогает, встраивается в ритм. Погромная аэробика.

— Коммуняку! — разрезает воздух ещё чей-то надрывный голос.

— На гиляку! — выдыхает подростковым, ломающимся баском толпа, и кувалда падает вновь.

Лидер ЛДПР и его группа поддержки работают чётко и слаженно. Мастерство. Я не слышу их слов, я вижу Майдан. Вижу окровавленное лицо Ростислава Василько — первого секретаря Львовского горкома компартии. В 2008-м году Жириновский обещал Тягнибоку встать на колени в знак покаяния за преступления советского режима. На Майдане Жириновского не оказалось, поэтому на колени поставили Василько. Ему ломают ребра дубьём, заставляют целовать крест, загоняют иглы под ногти. Я вижу Запорожье и горстку защитников Ленина, взятых фашистами в кольцо. Они стоят, сцепив руки, под сплошным градом из яиц, камней, бутыльков с зелёнкой и йодом. Через несколько часов издевательств им дадут коридор для выхода. Сквозь строй полиции, гнущийся под напором улюлюкающей толпы, их выведут прочь. Жириновский вытирает пот с лица. Ведущий объявляет рекламную паузу.

— Вашего Ленина в крематорий. И сжечь!

Жириновский и крематорий. Пытаюсь вспомнить термин, которым описывается этот парадоксальный кураж, этот экстаз, заставляющий человека забыть об опасности, жонглировать словами, которые лучше не употреблять без причины. Крематорий. Зачем ему крематорий? Я вижу горящий одесский Дом профсоюзов. Спохватываюсь: где-то глубоко в почтовом ящике у меня лежит непрочитанное письмо от девушки Оли из Одессы. Я встретил её во время недавней поездки в Европарламент, в Брюссель, где Оля теперь — почти такой же беженец, как и тысячи сирийцев. Я открываю это забытое письмо.

"Мы стояли и плакали, снимали на телефоны, когда увидели надвигающуюся толпу ультрас и правосеков. Они шли и скандировали "героям слава"… Страх и ужас охватил нас: по улицам нашего мирного города, города-героя Одессы, маршировали фашисты. Когда-то, 70 лет назад, от нацистов нашу землю освобождал наш дед, и вот, происходит то, во что невозможно поверить, с чем невозможно смириться — оскал фашиста, который, с цепью и дубинкой, кричит "Слава Украине". Мы бежали, и кричали, и плакали! Взобравшись на мост через железную дорогу, мы повернулись, чтобы посмотреть на здание, и увидели клубы дыма. Господи! Они же внутри, их сотни, мирных людей, таких, как мы, которым негде было спрятаться! О Боже!"