Газета Завтра 1019 (22 2013) - [26]

Или в другом месте каково слышать о наших отцах в тех же пятидесятых-шестидесятых годах, о которых он так "красиво" писал в "Чусовском рабочем", что при позднем размышлении ему открылось, что "работали плохо, получали мало, жили одним днём, при всеобщем образовании, в том числе и высшем, остались полуграмотной страной. Зато много спали, пили беспробудно, воровали безоглядно. И этому в полусне пребывающему, ко всему, кроме выпивки, безразличному народу предложили строить демократическое государство" Это тогда-то "воровали безоглядно"? Это тогда были ко всему безразличны? Не доглядел Виктор Петрович мира до сегодняшних дней - до настоящего безразличия и до настоящего воровства - Бог его берёг.

Это я не задним числом так храбр, что вот корю Виктора Петровича. Я и тогда писал ему о своих сомнениях, и мы тяжело расходились. Да не я один. Теперь по книге его писем "Нет мне ответа" вижу, что и Игорь Дедков писал и, вероятно, и тот пермский корреспондент, которому он писал об "осквернении родного языка" в "Чусовском рабочем", потому что, продолжая письмо, Виктор Петрович пишет: "А ты говоришь - злой! От страдания злой, от жизни окружающей, а притворяться не умею и не хочу. Каков есть, вернее, каким стал, таким прошу и жаловать, а любить у нас никто никого не любит".

Очень тут важно - "каким стал", потому что, подлинно, прежде не был и, пока писал, героев своих любил и именно так, как писал, о них и думал.

И вот дальше там в письме и сказалось то, что побудило меня к этой заметке. Он вспоминает свой первый написанный в Перми роман "Тают снега" и говорит, словно извиняясь за него: "я тогда был сентиментальный, добрый и весёлый человек, но это от неразвитости, от всеобщей слепоты и глухоты".

Вот как! - "от неразвитости сентиментален, весел и добр". А как, значит, разовьётся, то станет зол и мрачен. И мы знали в нём эти минуты, слышали ожесточённое, забывающее свет сердце во второй части "Последнего поклона", в "Печальном детективе", в "Людочке", в "Проклятых и убитых". Но знали и то, что, как великий художник, он чувствовал разрушительность зла и сам не любил эти страницы, сердито защищая их, как защищают некрасивых детей. Не любил в себе эту, как он писал "переродившуюся с возрастом из детдомовского юмора, к сожалению, злую иронию", потому что опыт лучшей литературы, в том числе и его собственный опыт, научил его, что "что-то путнее создать на земле возможно только с добром в сердце, ибо зло разрушительно и бесплодно".

И вот, перебирая сейчас потемневшие заметки "Чусовского рабочего" с его подписью, я думаю, какой ценой даётся нам взросление мысли. Как мы по-русски раскидисто корим себя за то, в чём не были виноваты, как не бывают виноваты доверчивые дети, верящие в правоту взрослого мира. А это был только нормальный рост, зарубка на косяке и там, в той сентиментальности, веселье и доброте он выиграл войну, а не "защитил фашизм назад красной пуговкой", сложил высокое сердце, благодаря которому стал тем писателем, который вырастил и наше сердце. Значит, и там были не одни "слепота и глухота", "неразвитость" и "осквернение языка", а и свет жизни, побеждающей неправду. И его "койвинцы", рвущиеся на целину девушки и верящие в партию юноши его очерков и чусовских рассказов были так же естественны, как жулики, бездельники и лжецы его фельетонов - были растущая, прямящаяся, преодолевающая себя жизнь. Когда-то В.Б. Шкловский замечательно говорил, приглядываясь к технологии добычи золота, что надо сто пудов породы, чтобы намыть два золотника: "Время нас моет. В нас самих сто пудов чепухи, ошибок, быта, ссор, непонимания друг друга. Всё это дым, но два драгоценных золотника надо сохранить в себе. Право времени нас просеивать и делать из нас одно слово в своей песне". Скажем от себя, что и наше право просеивать время и не проклинать "породу", без которой не будет ни двух золотников, ни одной песни.

Я уже давно знал и не раз писал об этом, что если задевшая тебя мысль живая, то каждая книжка немедленно разгибается на "твоей странице", словно все только и думают, как укрепить твою мысль. Отложил работу - дай, думаю, переменю мысль, нарочно, чтобы отойти дальше, открыл книгу Мориса Дрюона об Италии и открыл на случайной странице и почти вздрогнул, словно он через плечо смотрел: "С цивилизацией как с наследственностью. Можно ненавидеть своего отца, но невозможно сделать так, чтобы не унаследовать его гены, не повторить его черты. А потому надо заставить себя уважать его, ибо презирать его - означает презирать себя Мы можем надеяться на то, что сделаем больше или лучше, чем наши предшественники, но было бы полным безумием воображать, что мы можем в чем-то коренным образом отличаться от них. Упорствующие в отрицании прошлого показывают лишь, что им ненавистно нечто в их собственном образе, а это отвратительно".

А то ещё вот из Василия Розанова: "Есть несвоевременные слова. К ним относятся Новиков и Радищев. Они говорили правду и высокую человеческую правду. Однако, если бы эта "правда" расползлась в десятках, сотнях и тысячах листов, брошюр, книжек, доползла бы до Пензы, до Тамбова, Тулы, обняла бы Москву и Петербург, то пензенцы и туляки, смоляне и псковичи не имели бы духа отразить Наполеона" Тут и остановлюсь, потому что уже ясно, что каждая книжка теперь будет об этом.