Газета Троицкий Вариант # 45 (19_01_2010) - [6]

Стратегия (чаще всего — не явно), основанная на принципах социального реализма, в области управления наукой связывается в первую очередь с деятельностью крупных институтов, вузов, организаций, выбором безусловно «перспективных» направлений, «ведущих» институтов или вузов. Именно последние должны получать приоритетное финансирование и поддержку. Именно последние определяют прогресс науки. Этот подход у нас представлен, скажем, бывшим советником по науке Президента РФ Б.Н. Ельцина — А.И. Ракитовым, который настаивал на том, что финансовые ресурсы необходимо сосредоточить на нескольких приоритетных направлениях, приступить к созданию ограниченного числа федеральных исследовательских университетов и т.п. В одном из вариантов «Концепции участия Российской Федерации в управлении государственными организациями, осуществляющими деятельность в сфере науки» намечается сокращение научных учреждений до 100–200, тогда как только в системе РАН 450 научных институтов, а всего таковых 3500 (начало 2005 г.).

Российские реалии таковы, что и приоритетные направления, и другой выбор «ограниченного» числа ведущих университетов будут определяться и определяются связями и статусом либо тех или иных политических фигур и лоббистов, либо вненаучным статусом некоторых академических «тяжеловесов». Так оно, видимо, и получается: статус федеральных университетов получили главным образом те университеты, расположение которых соответствует некоторым геополитическим соображениям, либо те, которые имеют влиятельных лоббистов в Москве.

Последние тенденции управления наукой и высшим образованием в России свидетельствуют, что стратегии как научной, так и образовательной политики задаются установками именно социального реализма. Определены приоритетные направления, ведется работа по ранжированию вузов, некоторые из которых будут объявлены «ведущими» и будут соответственно поддерживаться. Конечно, можно было бы только порадоваться за коллег, которые, возможно, будут получать более достойную зарплату, смогут свободнее покупать приборы и продвигаться вперед в своих исследованиях и разработках. Другие же, по-видимому, будут недополучать то, что предстоит добавлять «ведущим» организациям и еще более и более отставать, и в материальном, и в информационном благополучии.

Впрочем, некоторые старые вузы уже объявлены национальным достоянием, и преподаватели в них получают зарплату в 1,5 раза выше своих коллег, работающих в учреждениях, не убеленных сединами. Возникает вопрос: национальным достоянием являются стены этих вузов или их научный и образовательный потенциал? Почему, скажем, я как профессор Казанского университета был более ценным (и, так сказать, вышеоплачиваемым), чем я же, но в качестве профессора Ульяновского университета (в момент моего перехода имевшего статус филиала МГУ)? От этого перемещения в пространстве снизилась моя научная и педагогическая квалификация (если судить по заработной плате, то в 1,5 раза)? Неужели, с точки зрения государства, мой опыт был менее значимым для становления нового вуза, нежели дальнейшее пребывание в стенах славного Казанского университета?

Полагаю, что существующая ныне система оплаты в вузах крайне, мягко выражаясь, неудачна и никак не способствует ни росту собственно преподавательского мастерства, ни уж тем более росту научной продуктивности. Нельзя платить — как сейчас — за учёные степени, ибо значительная доля научной активности связана с получением вожделенных степеней. Между тем диссертация должна быть побочным продуктом научной деятельности, не прибавляющей носителю учёной степени материальных благ.

В противном случае зачастую происходит неверная расстановка акцентов: диссертация (для самого преподавателя, для вуза) более ценна и весома, нежели собственно научный результат. Фиксированная оплата труда в вузе должна определяться стажем, должностью, мастерством, а тем преподавателям, которые активны и успешны в научной сфере, которые способны в честном состязании показывать лучшие, чем коллеги, результаты, выигрывать гранты, — тем идет доплата из сумм грантов. Сейчас особых стимулов (кроме природного любопытства) вузовским преподавателям заниматься наукой нет. Тем самым будет отчасти решена и проблема «балласта» — людей, которые могут (и иногда неплохо) преподавать, но которые не хотят или не могут заниматься научной деятельностью.

Нет сейчас и стимулов возвращаться в своё отечество учёным из-за рубежа, которые уехали туда по тем или иным обстоятельствам и которые могли бы обогатить российскую науку своим опытом и знаниями, приобретенным в заморских университетах и лабораториях. Один только 94-й федеральный закон делает Россию очень неласковой не только к её обитателям, но и к покинувшим её гражданам; о шпиономании даже и упоминать не имеет смысла — при сохранении оной на какие-то широкомасштабные (нано)технологические прорывы вряд ли можно рассчитывать всерьёз. Хочется надеяться, что указанные препятствия будут (желательно — в скором времени) ликвидированы и можно будет наукой заниматься в «свободном» режиме.