Газета "Своими Именами" №46 от 13.11.2012 - [22]

Но как Бородинскую битву выиграли отнюдь не «ельциноиды», к этой самой Могиле Неизвестного солдата и они не имеют никакого отношения. А имеет к ней прямое, оплаченное честью и кровью, отношение Владимир Дмитриевич Успенский, самый что ни на есть доподлинный советский воин и писатель, автор романа-эпопеи «Неизвестные солдаты». Того самого, который Михаил Шолохов признал «лучшим произведением о Великой Отечественной войне, наиболее достоверно передающим не только события, но и дух времени». Его друг, писатель Николай Кузьмин рассказывал: «Первый том романа-эпопеи «Неизвестные солдаты» был одобрен в издательстве «Советская Россия» в 1961 году. Но лежал без движения. Дело упиралось в название. Не было у нас тогда, после войны, такого термина, такого понятия — «неизвестные солдаты»… Автор романа Владимир Успенский, в то время молодой писатель, недавний фронтовик, проявил характер, стоял на своём. Шестнадцать писем послал упрямец в различные инстанции: министру культуры, министру обороны, в Центральный комитет партии, самому Хрущёву. И добился своего:  кто-то на самом верху рукой махнул: ладно, печатайте, мир не перевернётся.

Роман увидел свет, вызвал отклики в прессе. Были недоброжелатели, но общая реакция оказалась весьма положительной. Важным было и то, что с выходом книги понятие «неизвестные солдаты» обрело в нашей стране право на существование, вошло в обращение как в документах, так и в разговорной речи, в быту. Возникла идея к двадцатилетию великой Победы создать возле Кремля мемориал в честь Неизвестного солдата — в память о всех воинах, погибших в боях за Родину».

«Дух времени»… А вовсе не та вонь, которую распространяет «богоизбранная» тусовка, пытаясь опять же унизить достоинство советского человека-строителя, советского человека-воина. Им, местечковым, не понять до сих пор, каким образом при «деспоте-параноике» И.В. Сталине воспиталось многомиллионное поколение патриотов, умников и умниц. А на их злобных «разоблачаловках»? Поколение тяжело больных цинизмом молодых людей, из которых, как говорит статистика, каждый пятидесятый — наркоман, обречённый на смерть самое большее через пять лет.

Он, подросток Володя Успенский, всё видел своими зоркими глазами и свидетельствовал в романе, как в первый же день объявления войны возле военкомата в его родном городке Одоеве «толпился народ. Молодые парни просили, чтобы их взяли в армию. Выпускники средней школы, едва выспавшись после бала, продолжавшегося всю ночь, собрались около райкома комсомола и пришли к военкомату организованно строем. Подали общее заявление. Они хотели отправиться на фронт вместе, так как у них сложился дружный коллектив».

Он, ушедший добровольцем на войну в семнадцать лет, достовернейше, в точнейших деталях воспроизводит душевнее состояние наших советских бойцов и командиров там, в окопах. Не удержусь — из множества эпизодов романа воспроизведу один:

«— Товарищи! — в полный голос заговорил капитан-лейтенант. — Ребята, я знаю, что вы устали. Но у нас есть ещё одно дело. Эти жлобы, — показал он большим пальцем через плечо, — эти жлобы хотят Чёрного моря. Мы им покажем Чёрное море… Форма старая: тельник и бескозырка. Ну, ветер в бизань!

…За десять минут до атаки матросы начали раздеваться. Снимали фланельки, складывали рядом с вещевыми мешками. У кого были каски, оставляли тут же. На бескозырках золотом блестели названия: «Ташкент», «Незаможник», «Беспощадный». Здесь были люди со всего Черноморского флота.

Горбушин, поколебавшись, тоже снял китель. Подвернул рукава тельняшки. Предупредил матросов:

— Пока не добежим, гранат не бросать. Пойдём полным ходом, как бы своих не задело!

…Поставив ногу на земляную приступку, Горбушин напрягся, готовясь к прыжку.

— Бегом! Смерти нет! — крикнул он, услышав шипение ракеты, и, опершись на руку, перебросил через бруствер своё невесомое тело. Впереди уже рябили тельняшки, кто-то опередил его. Матросы бежали молча, слышалось только сопение да топот ног. В тишине оглушительной показалась пулемётная очередь.

— Даёшь! — взревел чей-то бас. — Полундра!

Впереди, над бугорком сухой земли, мелькнула тёмная каска. Матвей дал очередь и с разгона прыгнул в глубокую траншею. Прямо перед ним — заспанная, помятая морда, выпученные глаза.

…Из соседней дыры лезли полуголые немцы. Горбушин лёжа, короткими очередями бил их по одному, но они лезли и лезли, как очумелые. Потом там замелькали тельняшки, и Матвей перестал стрелять».

Сталина ненавидели, да, Эдик Радзинский, там, в окопах? Да на тебя же смотреть жалко, как ты, уже старчески помятый, но градуса полуистерии не снижающий, пробуешь угадить Главнокомандующего через теле-авивское окошко! А вот что пишет В.Д. Успенский про речь И.В. Сталина третьего июля 1941 года, как её воспринял один из молодых героев романа: «Покосился на товарищей: все в напряжённом внимании… Речь Сталина будто приподняла Юрия над посёлком, над лесом, позволила охватить внутренним взором всю свою Родину, испытать бодрящее чувство слияния с ней. Вероятно, и другие командиры испытывали нечто подобное: для них будто раздвинулся горизонт, стала видна вся линия фронта, вся могучая и сказочная советская земля… только на западной окраине опалённая огнём войны, почерневшая и обугленная там, где прошли бои».