Газета "Своими Именами" №3 от 15.01.2013 - [25]

- Сесть в чистом ресторане, с хорошей услугой, спросить кружку холодного пива – во сне даже вижу.

- А помните «Яр», московский? Эх, ничего не умели ценить, батенька! Храм! Шесть холуев несут осетра на серебряном блюде. Водочка в графинчике, и сам графинчик инеем зарос, подлец. Расстегай с вязигой, с севрюжкой при свежей икорке…

- Ах, боже мой, боже мой!..

- Помню, открылся новый «Яр». Получаю приглашение на бристольском картоне с золотым обрезом. Напялил фрак, гоню на лихаче… В большом зале молебен служит сам митрополит. В первом ряду – командующий Плеве при всех орденах, военные, цвет адвокатуры, именитое купечество - все во фраках. Образа, свечи. Восемь дьяков ревут, как на Страшном суде… Выходит хозяин… и закатил обед с шампанским на 400 персон.

- Неужели бесплатно?

- А как же иначе?

- Слушайте, да ведь это же красота, боже мой, боже мой!.. Не ценили, проглядели, проворонили какую страну…

- Вот то-то и оно-то, и едем в трюме на бобах.

Ещё где-то между нар шуршали женские голоса:

- До того воняет здесь, я просто не понимаю – чем.

- А в Константинополе, говорят, нас и пускать не будут с парохода-то.

- Ничего неизвестно. Говорят, на остров на какой-то нас выкинут, где одни собаки…

- А мы с мужем рассчитываем в Париж пробраться. Надоело в грязи жить.

- А что теперь в Париже носят?

- Короткое и открытое…

Около кухни член Высшего монархического совета Щеглов, отдуваясь, осовело слушал, что рассказывал ему приятель, белобрысый, маленький человек с лихо заломленной фуражкой астраханского драгуна на жиденьких волосах:

- Прости, а ты тоже задница, а ещё помещик. Я мужиков знаю: лупи по морде нагайкой, будут уважать.

- Это тебя-то?- спросил Щеглов.

- И меня будут уважать. Помещики сами виноваты…

- Жалко, тебя раньше не слушали.

- Вернусь – теперь послушают.

- Сегодня что-то ты расхрабрился.

- Я всю ночь думал… Я сегодня на заседании говорить буду. Высший монархический совет заражён либеральными идеями, так и выпалю… Лупить шомполами надо повально целые губернии – вот программа (были и шомпола с нагайками, и сотнями расстреливали, кололи штыками, рубили шашками, вешали как пленных красноармейцев, так и гражданское население; ныне об этом память отшибло. – В.К.). А войдём в Москву – в первую голову – повесить разных там… Шаляпина*, Андрея Белого, Александра Блока, Станиславского… Эта сволочь хуже большевиков, от них самая зараза.

…Женщины бежали от апокалиптического ужаса через фронты к своим милым, хорошим «рыцарям духа», подставлявшим грудь под большевистские пули во имя восстановления красивой жизни. Женщины метались по полуразрушенным городам, грязным переполненным гостиницам, угарным кабакам, где песни Вертинского прерывались револьверными выстрелами и треском разбиваемых о головы бутылок вина за красновские, за деникинские кредитки… И так – всё ниже на дно человеческого водоворота.

Когда они вырвались… на лазурные берега Константинополя, выбора не оказалось: тротуар, ночной красный фонарь и вдали пуговицы полицейского мундира.

Самое бесполезное, что можно было придумать, - и этому немало дивились на Западе, - сидеть у стола под газовым рожком и ночь напролёт бродить по психологическим дебрям. Если взять, например, резиновый шар, наполненный воздухом, и поместить его в безвоздушном пространстве, он начнет раздуваться покуда не лопнет. Русских беженцев распирала сложность собственной личности. Для её ничем не стесняемого расцвета Россия когда-то была удобнейшим местом. Неожиданно поставленная вне закона эта личность с угрозами и жалобами помчалась через фронты гражданской войны. Она докатилась до Парижа, где попала в разряженную атмосферу, так как нигде никому не была нужна. Иной из беженцев помирился бы даже с имущественными потерями, но никак не с тем, что из жизни может быть вышвырнуто его «Я». Если нет меня, то что же есть? Если я страдаю – значит нужно изменить окружающее, чтобы я не страдал. Я – русский, я люблю мою Россию, то есть люблю себя в окружении вещей и людей, каким я был в России. Если этого нет или этого не вернут, то такая Россия мне не нужна.

…Тем временем подъезды иных домов в Петрограде оживлены, люди входят и выходят, на них новые вывески: Народный университет… Академия искусств… Высшая школа хореографии…,Музыкальная академия… Студия народной драмы…»

* * *

1919 г., продолжается раздел территорий и сфер влияния между империалистическими хищниками. На росторы России и её богатства претендуют многие давние, бывшие «друзья-союзнички» и даже марионетки. В каждом регионе, исключая Центр с Москвой, Петроградом и Минском, пытаются закрепиться и хозяйничать бандитствующие «патриоты» с их забугорными хозяевами.

Молодой русский писатель, военный журналист русской армии в годы Первой мировой войны граф А.Н. Толстой оказывается не у дел, поскольку царская армия действительно развалилась (в отличие от СССР в 1990 г., который был разрушен).

Большая часть старой армии встала на сторону народа, за социальную справедливость против господ и иностранной интервенции, превратившись в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию (РККА). Малая её часть из офицеров, юнкеров, кадетов, буржуазно-казачьего и кулацкого элемента превратилась в карательную Белую армию вместе с интервентами против взбунтовавшегося народа. Разжалованный Советской властью из привилегированного сословия в рядовые граждане, в первое время не разобравшись в политической ситуации и поддавшись общему дворянско-мещанскому психозу, А.Н. Толстой с семьёй через Одессу, через один из турецких «собачьих» карантинных островов (завшивевшие господа не нужны были и Турции), эмигрирует во французский Марсель, затем перебирается в Париж. Разглядев, что за ублюдочная, злобная публика из России собралась там, переезжает в Берлин.